Брать живьем! 1919-й
Шрифт:
Бывшего сыщика я нашел в палисаднике перед домиком с лопатой в руках. На нем были видавший виды пиджак, старые брюки и стоптанные ботинки.
– Харитон Петрович! – окликнул я его.
– А-а, Данила, – разогнул он спину. – Приятно снова вас видеть!.. Проходите в дом, сейчас чайку попьем.
– Cпасибо, в следующий раз. Я к вам по делу.
Дворянин вбил лопату в землю, ополоснул руки из умывальника, прибитого к засохшему стволу вишни, и подошел ко мне. Мы обменялись с ним дружеским рукопожатием.
– Чем могу помочь? – cпросил
Я рассказал ему о деяниях «пустырника» и попросил сходить вместе со мной в морг, чтобы попытаться опознать убитого. Кузовлев любезно согласился. Прогулка оказалась не напрасной. Удалось выяснить, что третьей жертвой убийцы cтал бывший коллежский секретарь Дмитрий Станиславович Петровский. Как мы и предполагали, он происходил из потомственных дворян, являлся сыном коллежского асессора, занимавшим до революции должность делопроизводителя при канцелярии воинского начальника.
– Он был одинок, насколько я знаю, – сказал мне Кузовлев после опознания. – Жена умерла в молодые годы, единственный сын погиб в первый же год Великой войны. Последнее время Дмитрий Станиславович жил на Базарной улице в доме бывшего купца Попова.
Я душевно поблагодарил сыщика и заскочил в здание милиции. Скворцов еще был там, составляя список горожан, занимавшихся столярным делом.
– Ай да Кузовлев! – воскликнул он, засовывая список в карман бушлата. – Теперь нам хотя бы известно, кто последняя жертва.
Мы сразу же отправились по названному адресу. Жильцы показали, что Петровский снимал в доме квартиру, состоящую из двух небольших комнат, прихожей и спальни. С помощью слесаря мы вскрыли ее. Первое, что бросилось в глаза, это чистота и порядок. Видно было, что не здесь случилась трагедия. Нашлась соседка, женщина лет сорока, которая иногда убиралась в комнатах дворянина.
– Попросит меня, ну, я и приду, – пояснила она. – Подмету, пол вымою, везде пыль притру. Обходительный был барин, царствие ему небесное, слова плохого от него не слышали… Все про женушку да сына своего убиенного мне рассказывал. Горько тужил… А это что такое? – Она уставилась на каминную полку. – Чудеса!.. Еще позавчера здесь часы большие стояли, отделанные золотом с позолоченными же канделябрами… Неужели отнес красоту такую на базар?! Ладно там, колечко или…
– А он, что, Прасковья, носил на базар фамильные драгоценности? – перебил ее Скворцов.
– Носил. То перстенек выменяет на еду, то брошку, то серьги.
Мы с матросом переглянулись. Блестки истины наконец-то мелькнули в сумраке неведения.
– Допустим, Данила, что Петровский вчера понес на рынок часы с канделябрами, – сказал матрос, выпроводив из квартиры соседку и закурив цигарку…
– Чтобы продать, либо обменять эти вещи на еду и… нарвался на «пустырника», – продолжил я. – Тот пригласил его к себе на дом под каким-то предлогом и прикончил с целью завладеть означенными ценностями!
– Выходит складно… Возьмем-ка
Сказано-сделано. Мы выбрали подходящее фото и отправились на рынок. Что-то мне подсказывало, что избран верный путь. Правда, поначалу все было скверно. Одни торговцы, глядя на фото, поджимали губы, чесали в затылке и пожимали плечами, другие, едва взглянув, отрицательно качали головами. Первая удача нам улыбнулась в тот момент, когда фото оказалось перед подведенными синими глазками смазливой молодой женщины, торговавшей яблоками и грушами.
– Подходил ко мне вчера этот гражданин, – призналась она, игриво поглядывая на меня. – Бородка, усики, он это был, точно. Продала ему парочку своих груш.
– Что он нес в руках? – поинтересовался матрос.
– Cумку, а что в ней было, не ведаю.
– Куда он пошел от вас? – cпросил я.
– А вон туда, красавчик, к крупам да макаронам.
Мы поблагодарили ее, и подошли к началу ряда, где продавались на развес разные крупы, горох и макароны. Слышались зазывалки:
– Если нету ни шиша, то тогда для вас лапша!..
– Ржаная каша – кормилица наша!..
– Наш горох никому не ворог!.. Налетай, раскупай!
Торговка гречкой, крепкая женщина с объемным бюстом, посмотрев на фото, сказала:
– Видела его вчера здесь. Интересовался, сколько стоит гречка. Я назвала цену, а он: «Мне бы сразу мешка два, вещь бы хорошую за них отдал». Столько гречки у меня нет, ну, он и пошел дальше. C Дашкой Савелкиной сторговался. Ейный сожитель где-то хорошо крупами разжился, говорят, в кладовой у них этого добра под завязку.
– Савелкина? – проговорил Скворцов. – Это кто ж такая?
– Вдова одна. Нет ее сегодня здесь.
– А что за сожитель?
– Черт его знает! Видно, из флотских, тельняшку под одеждой носит.
У меня мурашки пошли по коже. Он, что б я сдох! Больше некому.
– И что ж, она повела покупателя домой? – продолжал спрашивать матрос.
– А то куда же!
– Где ж она проживает?
– На бесплановых местах по Прогонной, прямо напротив въезда на Соляную.
– Спиридон Прокофьич, – зашептал я, когда мы отошли от пышногрудой женщины в сторонку. – Что скажете?
– Кажись, нашелся наш «пустырник», едрена каракатица!… Так, а, что если мы прямо сейчас заявимся к ним и обыщем дом и сараи. Скажем, поступил сигнал, что вдовушка занимается самогоноварением. Обнаружатся часы с канделябрами, то и всему делу конец! Тут же и повяжем убийцу.
– Без ордера на обыск?
– Где наша не пропадала!
Через полчаса мы стучались в дом вдовушки. Дверь открыла сама хозяйка, пухленькая бабенка с накрашенными губами и подкрашенными ресницами.
– Гражданка Савелкина? – cпросил Скворцов, приняв суровый вид.