Братоубийцы
Шрифт:
– Ну, закипел котел, – пробормотал ткач Стелианос, увидев его. – Теперь берегись!
Крестьяне посторонились, давая пройти отцу Янаросу. Даже не повернулся тот взглянуть на них — глаза его были устремлены на Бога, и от сильного света ничего не видели.
– Есть новости, батюшка? – отважился спросить медник. – Видно, плохи наши дела, дальше ехать некуда!
– Я иду говорить с Богом, с людьми говорить не хочу!
– Недоброе что-то ты задумал, батюшка, – сказал Мандрас с ненавистью косясь на отца Янароса. – В глазах
– В глазах у меня умирающие дети, оставь меня.
– Никого я не боюсь в деревне, – сказал Мандрас. – Одного тебя, отец Янарос.
– И я тебя боюсь, Мандрас. Но теперь не до того. Забудь о своей выгоде. Подумай и о деревне!
– Моя выгода и выгода деревни – одно. Что ты на меня уставился, отец Янарос? Ты вкладываешь Богу в рот все, что тебе выгодно, а потом, выходишь на амвон и объявляешь: «Это мне сказал Бог!» Эх, отец Янарос, Бог тебе сказал или ты Богу подсказал, мошенник?
– Что они говорят? Что они говорят? Почему ссорятся? –кричал старый Хаджис и тёр распухшие колени.
Но никто ему не отвечал. Все не сводили глаз с двух главных лиц в деревне, слушая их спор.
– Священник – уста Божии на земле, – проговорил отец Янарос, жестом приказывая богачу посторониться и дать ему дорогу. – Не греши, старый грешник! Много вдов и сирот на твоей совести!
Открыл старый скряга рот, чтобы возразить ему, но тут сзади послышалось лошадиное ржанье. Обернулись они и увидели капитана, пришпоривавшего свою лошадь и мчавшегося к ним. Увидел он кастельянцев, собравшихся вокруг попа, и забеспокоился. «Что-то задумал предатель», – подумал он и полетел к ним, яростно размахивая хлыстом и стегая им воздух.
– Болгары паршивые, большевики, предатели! – орал он, поворачивая коня то к одному, то к другому. И лошадь, и хозяин были в мыле и с пеной на губах. Все разбежались, остался у скамьи один отец Янарос.
– Я тебя за ноги повешу, сволочь! Ты что собираешь народ? Чему учишь?
– Жаль мне тебя, кир капитан, – ответил спокойным суровым голосом отец Янарос. – Жаль мне тебя. Сердце твое полно яда, и ты хочешь отравить им весь мир. Но есть Бог.
Отец Янарос шагнул и схватил лошадь за уздечку. Капитан, нагнувшись, смотрел на него – и глаза у него пожелтели от ярости.
– Сволочь! — зарычал он и поднял хлыст.
Но священник смотрел на капитана, и на лице у него были жалость и горечь.
– Сынок, – сказал он тихо, – ты еще человек? Ты еще помнишь свою мать? Можно мне с тобой поговорить?
Капитан смутился, кровь отлила у него от лица. Словно молния сверкнула перед глазами, и все скрылось – и остался один только колеблющийся в воздухе бедный деревенский домик, и на завалинке сгорбленная улыбающаяся старушка, чистенько одетая, в платье, которое носила она, когда была невестой, и в котором положат ее в гроб, когда умрет, – ждала своего сына, в свете молнии он четко разглядел морщины на ее лице, терпеливые, ласковые и сморщенные
– Чего ты хочешь? – прорычал он. – Я же тебе сказал: не смотри на меня так! Убирайся!
– Дитя моё, если б ты только мог спокойно выслушать меня... – говорил отец Янарос, с жалостью глядя на капитана. А рукой он держался за уздечку, не отпуская ее.
– Говори. Чего ты хочешь?
– Минута эта, сын мой, страшная минута. От нее будет зависеть вся твоя жизнь, ею будет судиться. Минута эта покажет, настоящий ли ты человек. По тому, как ты себя поведешь, будут судить тебя дети твои и внуки, будет судить тебя Бог... Ты меня слушаешь?
– Говори, говори, слушаю.
– Судьба дала тебе здесь, в Кастелосе, великую силу в руки. Ты можешь сделать, что захочешь: можешь отнять жизнь, можешь подарить жизнь, можешь превратить эту деревню в груду пепла, а можешь и спасти ее от огня и смерти. Выбирай. Ты выбрал?
– Не спрашивай меня! К чему ведешь?
– К твоему сердцу, если еще есть у тебя сердце. Поэтому я и спросил тебя, помнишь ли ты мать.
– Не говори мне о матери! – крикнул капитан так, будто ударили его ножом. – Я не хочу, чтобы ты говорил мне о матери!
– Слава Богу, есть у тебя сердце, капитан, – казал отец Янарос, лицо его посветлело. – Есть еще у тебя сердце. Слезай с лошади, давай посидим здесь на скамейке, забудем прошлое, чтоб ему неладно было! Давай спасем деревню! Разве тебе ее не жалко? Ты несёшь меч, я – Слово Господне. Сойди с лошади. Давай объединим две этих великие силы, сынок, – говорил отец Янарос, ласково оглаживая взмыленную шею коня. И с мольбой смотрел в глаза капитану.
– Ну, ну... – говорил он ему. – Перекрестись и решай...
Солнце клонилось к закату. В горах залегли фиолетовые тени, словно склоны их покрылись фиалками. Завыли первые шакалы. Стая воронов, отяжелевших и довольных, молча пролетела над церковью. С горных вершин потянуло легким, колючим ветерком.
– Не только Кастелос, сынок, – снова раздался голос отца Янароса, – не только Кастелос – вся Греция, вся земля в опасности... Христос в опасности. Решай...
Капитана прорвало.
– Молчи! – заорал он, – Христос, Христос, Греция!..
У него на губах закипела пена.
– Завел шарманку, богохульник! Не заговаривал мне зубы, говори прямо – хочешь, чтобы я сдал деревню бунтовщикам, а? Этого ты хочешь? Вот тебе, вот!
Он в ярости опустил руку, и хлыст обвил шею и щеки отца Янароса. А капитан с громким криком всадил окровавленные шпоры в живот коня.
– Сын мой! – закричал священник. Глаза его застилали слезы. Сын мой, еще есть время! Перед тобою пропасть, остановись! Остановись, погибнешь!
– И пусть погибну! – заорал капитан, направляя коня к казармам. – Я решил! Пусть погибну!