Братоубийцы
Шрифт:
С весельем вспоминает отец Янарос по утрам, как отряхнул он прах со своих ног и покинул тайно, чтобы никто не видел, Святую Гору. Солнце светило так ярко, словно только что вышло из Божьих рук. Покрытая снегом святая вершина улыбалась, вся розовая в свете зари: словно Сам Бог-Отец улыбался, глядя вниз, на землю и на того муравья, который стряхнул с ног своих афонский прах и быстро-быстро идет среди миртов и каштанов. Не раз чувствовал отец Янарос, как пылающий лоб его освежает ледяной ветерок свободы, и радовался великой радостью. Но радость того утра ни с чем не сравнима: такую радость почувствует даже пень, когда согреет его
От деревни к деревне, от горы к горе шел отец Янарос, пока не дошел, наконец, до этих скал и не осел в Кастелосе. Вначале тесно ему было здесь, душно, он задыхался. Страстно хотелось увидеть мягкую, рыхлую землю, миндаль в цвету, смеющееся человеческое лицо, журчащий родник. Но мало-помалу, с годами, полюбил он и эти камни, стал болеть и за этих людей. И они его братья, и на их лицах видел он человеческую боль и страх. И в конце концов, прилепилась душа его к этим скалам и пустила корни.
Притерпелся отец Янарос, как и кастельянцы, к одиночеству и нужде; не раз голодал, мерз, не с кем было поговорить, отвести душу; но он не унывал. «Здесь мое место, – говорил он, – здесь я буду сражаться».
И вот излил Бог на Грецию семь чаш гнева Своего. Разразилась братоубийственная война, – и отец Янарос стоит посредине. С кем пойти? Все его дети, все его братья, всех их вылепил Господь Своими пальцами. Кричал отец Янарос: «Любовь! Любовь! Согласие», но слова его падали в бездну, а из бездны и справа и слева доносились оскорбления и брань:
– Болгарин паршивый! Предатель! Большевик!
– Лжец! Фашист! Сволочь!
II
.
Снега на вершине горы уже начали таять, солнце припекало, окоченелая земля стала прогреваться. Первые зеленые ростки пробили почву и боязливо выглядывали наружу. Скромные полевые цветы раздвинули камни и радостно, смотрели на солнце. Какие-то мощные силы бесшумно трудились под землей – и вот сдвинут могильный камень зимы, тварь воскресла. Дул свежий ветерок, в воздухе разносился то аромат цветов, усыпавших позеленевшие скалы, то зловоние от разлагавшихся человеческих тел.
Апрель. Вербное воскресение. Канун Страстной. Сегодня вечером въедет Христос на молодом осле в страшный Иерусалим, избивающий пророков. «Се грядет жених в полунощи», – громовым голосом возвестит отец Янарос, приветствуя Спасителя, с горькой улыбкой вступающего в смертоносные сети людей. И отец Янарос, печальный, ударит в колокола, сзывая в церковь христиан, чтобы увидели они, что претерпел и что, претерпевает Бог от людей.
«Быть не может, что это неправда, – размышлял отец Янарос. – Слышал я, что даже звери – волки, шакалы, дикие кабаны – и те становятся кроткими в эти святые дни. Дует свежий ветер, берущий за душу, слышится в воздухе чей-то громкий голос, полный любви, полный боли; звери не знают, кто Этот Взывающий, но люди знают: это Христос. Христос-то ведь не сидит на небе, за облаками, на троне, нет. Он сражается на земле, и Он страдает, и Его оскорбляют, и Он голодает и распинается с нами. Слышат люди всю Страстную неделю вопль страдающего Христа. Быть не может, чтобы и их сердца не отозвались болью».
Вот о чем размышлял на. рассвете отец Янарос,
Вслушивается отец Янарос: деревня просыпается. Просыпается и он с ней, слышит неподалеку на маленькой деревенской площади звучный голос глашатая Кириакоса. Он, видно, сообщает какую-то важную новость, потому что захлопали открывающиеся двери, послышались голоса и разговоры; деревня мгновенно воскресла. Старик вытягивает волосатое ухо, вслушивается – и кровь вскипает у него в жилах. Широкими шагами выходит он на середину улицы. Секунда тишины, открываются и закрываются двери, слышатся пронзительные женские голоса, лает собака. А затем снова голос глашатая:
– Эй, христиане, слушайте! Пречистая придет к нам сегодня в деревню. Афонский монах – да будет с ним благословение Божие! – привезет со Святой Горы в серебряном ковчеге Честной Пояс Пречистой Девы – сюда, на площадь! Бегите все, мужчины, женщины, дети, бегите – поклонитесь!
Отец Янарос в ярости дернул себя за бороду, чуть было не выругался, но сдержал себя.
– Пресвятая Богородица, – пробормотал он, – прости меня. Боюсь я монахов. Да и правда ли, Дево, что это Твой святой Пояс?
Когда-то, на Святой Горе, в Ватопеде, поклонялся он этому Поясу: из коричневой шерсти, тканый золотыми нитями, выцветший от старости. Пречистая была женщиной бедной, да и Христос, пока жил на земле, и Он был бедным. Откуда же взялся у Пречистой такой дорогой, шитый золотом пояс? Как-то раз, в другом монастыре, ему показали детский череп, лежавший в золотом ковчеге. «Это святого Кирика», – сказал ему ключарь, монах, державший ключи от ризницы. А через несколько дней, в другом монастыре, увидел он другой череп, намного больший. «Святого Кирика», -сказал ключарь. Отец Янарос не выдержал: «А позавчера мне показывали череп этого же святого, но совсем маленький!» – «Э-э, – ответил ключарь, – это, небось, когда святой был маленьким».
Отец Янарос хорошо знал монашеские проделки и, когда поклонялся в Ватопеде Честному Поясу, то подошел к ключарю, почтенному толстобрюхому монаху, и доверительно спросил: «Святой отец, а это правда настоящий Пояс Пречистой?». Хитрый монах ухмыльнулся: «Отец Янарос, не слишком усердствуй? – ответил он, – Даже если и не настоящий – совершит парочку чудес и станет настоящим».
– Прости меня, Пречистая, – снова прошептал отец Янарос. – Боюсь я монахов, не хочу иметь с ними дела.
Глашатай замолчал, набирая в грудь воздуха. Хотел сделать шаг отец Янарос, подойти поближе, но звучный голос глашатая снова потряс воздух, и отец Янарос застыл на месте с занесенной ногой, вытянул ухо и, весь дрожа, услышал: