Братские узы
Шрифт:
За каждую провинность он нещадно колотил их своей клюкой. Братья злились, лезли в драку, но ни один удар не доставал неожиданно юркого старика, умело парировавшего все их ухищрения своим неизменным крючковатым посохом. Оттого они злились еще больше, кипели бессильной злобой.
— Злость — это хорошо! — довольно лыбился учитель, поигрывая посохом. — Правильная злость строит города и побеждает армии. Правильная злость делает вас много сильнее, чем вы есть. Ваша злость правильная?
«Правильная, черт побери, никогда еще она не была такой правильной». Медленно, шаг за шагом, Марко восстанавливал контроль над сознанием,
Наконец-то, моонструмец отлепился от дерева и огляделся. Он успел довольно-таки далеко отойти от избушки: она едва проглядывала сквозь темные еловые стволы. Стояла все такая же ватная тишина, лишь иногда скрипела под нога опавшая хвоя. Внимательно оглядевшись, он наконец-то обнаружил следы того, что совсем недавно этим же путем сквозь густую чащу ломился человек. Возможно, даже и сам Анджей. Только страшно одно: кто скрывается там, за пологом переплетенных ветвей, что способен так задурить голову. Мелодия все еще звучала, и вспомнилась недавно рассказанная история про Крысолова. Неужели он? Если так, то Марко не мог дать за свою и Анджееву жизни ни одного, самого мелкого клейденского цехина. Если в Бургундии они улепетывали от страшного Крысолова во все лопатки, то теперь Марко, можно сказать, лез в его логово. Но долг властно звал его вперед, туда, куда вела жуткая мелодия. Правда, теперь наемник шел не одуревшим пугалом, а готовым к сражению бойцом. Пистолет в руку и вперед, в бой. Победа или смерть!
След тянулся сквозь самый густой бурелом, словно поляк, подобно медведю-шатуну, ломился за добычей, которая определила бы его дальнейшую судьбу. Словно от этого зависела жизнь и смерть. В некотором роде так оно и было.
Конечно, по всем правилам стоило остаться на страже, дождаться брата с Войцехом, и только потом отправиться в погоню, особенно после того, как Марко чуть не лишился здравого ума под воздействием колдовской мелодии. Но кроме этого, наемник ясно осознавал, что если чуть промедлить, посомневаться, то вряд ли что уже спасет Анджея.
С каждым шагом сопротивляться мелодии становилось все тяжелее и тяжелее. С огромным усилием Марко впечатывал ботинок в податливый дерн, также тяжело поднимал ногу и делал следующий шаг. Перед глазами плыло: ветви, раскрашенные в багрянец и золото листья смешивались в умопомрачительный хоровод, плясавший вокруг наемника. Пару раз он останавливался передохнуть, пытаясь восстановить ускользающий контроль над собственным телом. Тогда становилось легче — пляшущие пятна вставали на свои места и превращались из фантастической галлюцинации в обыкновенный лес. Передохнув, Марко плелся дальше. Лишь пальцы, будто сведенные судорогой, продолжали сжимать рукоятку «кобры». И это позволяло держаться, словно маяк, не дающий кораблю наткнуться на скалы чуждого контроля.
Марко шипел и плевался, но шел. Огромных трудов требовало не сломаться, не поддаться под усыпляющие уговоры мотива, и не броситься сломя голову сквозь густой подлесок, ломая колючие кусты, спотыкаясь о заросшие мхом павшие деревья, скатываясь в неглубокие, заполненные гниющей листвой и темной водой овраги. Через которые, судя по следам, и пролегал путь обезумевшего Анджея.
Где-то
На небольшой поляне, у павшего дуба-великана, гордо подбоченясь, стоял Белый. Только потом, спустя несколько секунд, Марко понял, что ошибся. Хотя сходство было очевидным, существо, представшее перед ним, было похлипче и помельче мута. Черты лица помягче и помельче, да и не было того безумного огонька, что горел в невыносимо-голубых глазах. Но точно такая же кожа, сияющая мраморной белизной. Лицо, словно вырезанное умелым скульптором из куска мрамора. Идеальные пропорции, но, судя по всему, мут был все еще подростком. Не хватало в нем мужской размашистости Белого. Как не было и аскетичной худобы Пса — о чем Марко знать уже не мог.
Альбинос, одетый в простые, хоть и изрядно испачканные портки и долгополую рубаху, доходящую ему до коленок, выглядывавших сквозь прорехи, наигрывал на дудочке, ловко перебирая тонкими пальцами. Картина выглядела бы умилительно, если бы не одна деталь: прямо перед ним на коленях стоял Анджей. По чумазому лицу текли нескончаемым потоком слезы умиления, а руки, покрытые запекшейся кровью из сотен царапин, тянулись к муту, словно перед ним стоял сам пресвятой Конрад, вознесший осененную святым духом длань для божественного благословения.
Прекратив играть, альбинос хищно улыбнулся: бледные губы обнажили завидный ряд острых треугольных зубов. Марко даже выдохнул от облегчения, когда исчезла страшная музыка, да только Анджей продолжал раскачиваться на коленях и невнятно бормотать что-то о святом семействе и мессии, сошедшим на землю.
Мут поднял руку, словно и в самом деле благословляя поляка, да только не в молитвенном жесте было сложена его ладонь. Крысолов — а то, что он является именно им, Марко уже не сомневался — растопырил пальцы и изогнул их на манер кошачьей лапы, изготовленной к удару. Блеснули на солнце будто отполированные когти — и как только их не было видно раньше?
И Марко уже не сомневался, поднял пистолет, прицелился, стараясь не дышать, но альбинос словно почуял наставленное на него оружие. Приподнял голову — сузились черные глаза. Наемник нажал курок. И в тот же момент его словно ударили, врезали кулаком в лицо, сминая скулы и нос, дробя челюсть. Марко отлетел назад, скатился вниз и замер, стараясь посчитать языком количество выбитых зубов. Как ни странно, но все они были на месте.
Наверху, за косогором кто-то протяжно, застыв на одной ноте, голосил. Наемник, старясь беречь онемевшее от невиданного удара лицо, вновь вскарабкался вверх. Осторожно выглянул.
Альбинос был все еще жив. Пуля ушла в сторону, но недостаточно, чтобы оставить его невредимым. Мут катался по земле, истошно вопя и суча тонкими ногами. Сжавшись в комочек, он нежно баюкал перебитое пулей запястье, совершенно по-детски пытаясь вернуть на место наполовину оторванную кисть. Та болталась на лоскуте кожи и парочке уцелевших сухожилий, и вернуться в исходное состояние отнюдь не желала. Только щедро брызжела из обрубка кровь и пачкала и без того грязную одежду, заливала бледное лицо. Дудочка же пропала без следа.