Братья
Шрифт:
Серега отошел в сторону, сел на кирпичи. Бумажку спрятал в карман. Потом передумал, извлек ее оттуда и расстелил на коленях. Положил на нее хлеб. Похлебал из миски. Он так разволновался, не разбирал, что ест. Все его внимание сосредоточилось на автоматчике. Тот доел кулеш, дал облизать миску псу, бросил ее в телегу и отошел к дальнему углу дома. Автоматчик, что стоял там, торопливо пошел к телеге. Хлебать кулеш.
Серега осторожно снял хлеб. В уголке бумаги маленькими буковками было написано:
"Завтра в обед. Как заварится каша. Тикай во двор.
"В. В." - Великие Вожди.
Серега не понимал, что за каша и что за веревка. Ладно, над этим он еще успеет поразмыслить. Сердце его пело. Друзья действуют.
На следующий день, вскоре после полудня на улице Коммунаров случилось происшествие, о котором говорил весь город, кто со смехом, а кто и со злорадством.
Старик привез арестантам баланду, только раздал, как на улице появился мальчишка с серой, прихрамывающей собакой. Собака, увидев служебного пса автоматчика, вырвалась и, волоча за собой поводок, бросилась на него. Они сцепились, рыча, только клочья шерсти полетели. Автоматчик, который держал конец поводка навернутым на запястье, от неожиданности упал и облил себя горячим супом. На помощь ему бежал второй. Собак растащили. Обеим попало. Мальчишка со страху сбежал. Его собака умчалась за ним. Арестанты с удовольствием смотрели на собачью драку и смеялись над автоматчиками.
А когда восстановилось спокойствие, одного арестанта не досчитались.
Автоматчики растерялись. Поскольку они отвечают за количество, а не за качество арестованных, они задержали на улице прохожего и заставили его отбивать из стены кирпичи. А потом отвели в тюрьму. И только там выяснилось, что они возвратили не того.
Город потешался над немцами.
А беглец, умытый и переодетый, сидел в доме Пантелея Романовича. И Толик был тут же, и Серый - виновник переполоха. Только Златы не было. Она ушла на работу.
– Мне в лес надо, Толик. У меня дело в лесу.
– Темнишь?
– обиделся Толик.
– Радист я, понимаешь?
– сказал неожиданно Серега.
– Меня в лесу ждут.
– Врешь!
– Когда я врал?
– сказал Серега.
Толик помолчал. Потом сказал решительно:
– Дед, надо его в лес вести.
– Дороги не знаю…
– Как же быть?
– Сидите тут… За Шурой схожу… Если она дома.
– Что за Шура, дедушка?
– спросил Серега.
– У тебя свои тайны, у нас - свои… - усмехнулся Пантелей Романович и вышел.
Толик гладил Серого и рассказывал, как у кого сложилась судьба в эту трудную годину. Когда Серега услышал, что Злата работает судомойкой у фрау Копф, а фрау Копф не кто иная, как Гертруда Иоганновна Лужина, он даже рот раскрыл.
– Как же так? А я ее мужа видел. Старший лейтенант, Герой Советского Союза. Вот как тебя.
– А говорили, он убит.
– Кто? Лужин?
Вернулся дед с женщиной в пестром платке.
– Вот этот.
Женщина присмотрелась к Сереге.
– Где-то я тебя видала, кавалер. И он смотрел на нее.
– Вы на телеге сидели.
– Верно, - удивилась женщина.
– Хлеб да соль, - произнес Серега.
И женщина вспомнила его. Улыбнулась.
– Выручили вы тогда меня, сами того не зная. Висеть бы мне на суку.
– Да сами в беду попали, - сказал Серега.
– Вроде двое вас было.
– Валю застрелил полицай.
– Та-ак… В лес, значит. И издалека идете?
– Из Мокрого Урочища. Сгорела деревня дотла. Баню, вишь, решил истопить сосед, Зосима Иванович Кучерявый. Фамилие у него такое.
Женщина прислонилась к дверному косяку. Спросила неожиданно:
– Кресала, случаем, не имеете?
– Нет, - ответил Серега.
– Трут одолжить можем, а кресала нет.
– На что мне трут без кресала, - женщина улыбнулась.
– Здравствуй, товарищ. А мы вас уже заждались. Спасибо, Пантелей Романович, что позвали. Только мы здесь не были, разговоры не разговаривали. И ты помалкивай. Толик тебя зовут?
– Толик. Если Ржавого увидите - передавайте привет.
– Не знаю такого, - засмеялась женщина.
– Пошли. Я тебя представляла старше, солиднее, что ли!
– Успею состариться, - грустно сказал Серега.
– Это Валя наша останется вечно молодой.
Гертруду Иоганновну все чаще охватывало чувство тревоги. Оно было необъяснимо. Все шло нормально. Каменщики заделывали стену. Прораб, которого ей рекомендовал сам оберст-фюрер Витенберг, раздобыл пиломатериалы - доски, брусья. Прораб не нравился Гертруде Иоганновне, не нравились его пропотевшая шляпа, замызганный плащ и притом всегда тщательно начищенные коричневые штиблеты. Не нравился его то наглый, то вдруг ускользающий взгляд. Даже фамилия его не нравилась - Сисюнин. А самое главное, не нравилось, что его рекомендовал Витенберг.
Вместо арестованного администратора пришлось взять на работу Олену. Ту самую Олену, которая издевалась над ней в тюремной камере еще в начале войны. Они расстались тогда смертельными врагами. Потом эта самая Олена убирала в квартире у доктора Доппеля. А теперь вот стала администратором. И тоже по настоянию Витенберга. Гертруде Иоганновне казалось, что Витенберг специально окружает ее своими людьми, как бы берет в кольцо. И кольцо это постепенно сужается. Малейший неосторожный шаг, слово - и оно замкнется и стянется петлей. И уж не вырвешься из нее!
Нервы были так перенапряжены, что она стала опасаться всего: чьего-то громкого голоса, резкого движения, внезапного появления незнакомого человека. Ей казалось, что сам воздух вокруг нее густеет и пропитывается каким-то ядом. Страх - плохой союзник. Она боится за себя, боится за Петра. Ничего не знает о Фличе. Что с ним? Жив ли?
Витенберг ни разу не заговаривал с ней ни о фокуснике, ни о певце. Ждет, чтобы она заговорила первая. А она не заговорит. Она боится.
Долго в таком состоянии не протянуть.