Братья
Шрифт:
«О боже, – подумал Аво, стараясь не отводить от нее взгляд. – А ведь я хотел всего лишь потереть ей ноги!» Но все вышло хуже некуда. Мина рыдала, закрывая ладонями лицо, – и все из-за его глупой затеи.
Дети тоже расплакались, и родители затолкали всех в одну из палаток. Аво вернулся к себе. Рубен лежал, обнажив тощую спину, на которой, как показалось Аво, отражалось ночное небо. Он оттащил свои пожитки на освободившееся после детей место и сказал:
– Ну вот видишь, теперь палатка стала побольше.
– Это был ты, – отозвался Рубен сквозь шерстяное одеяло, служившее ему
– Ты о Мине?
– А о ком еще?
– Она еще не женщина. Она же нам ровесница. Девчонка.
– Нет, женщина. И ты просто не можешь этого понять, потому что она завладела твоим умом. Нет, она давно не девчонка – она самая настоящая женщина. Ну, если хочешь, она женственная…
Аво понимал, что брат не шутит – он вообще не умел шутить, – но сдержаться не мог.
– Женственная! – хмыкнул он. – Так ее можно и вообще кем угодно назвать!
Рубен повернулся на бок. Его тело сотрясалось, но вовсе не от смеха. Он издал какой-то фыркающий звук носом и шумно втянул воздух.
– Вот бы мне хоть чуточку ее везения…
«Каким же нужно быть неудачником, чтобы так говорить?» – подумал Аво, одновременно и осуждая и жалея брата. Ни один мальчик, даже вдвое младше Рубена, не имел права говорить столь презрительно, не рискуя при этом заработать в лоб. Аво уже было собрался донести до брата эту мысль, как тот еще сильнее изумил его.
– Ты, в общем-то, не виноват, – сказал он. – А что до меня, я просто хотел бы ей показать, что плевал я на Париж. Ведь у меня есть то, чего нет у нее, – у меня есть ты. Я никогда не предавал тебя. Никогда, но теперь вот чувствую себя довольно глупо. И одиноко…
Аво повернул голову.
– Нет. Нет, брат, это не так.
С близкого расстояния он разглядел на спине брата огромное пятно в месте комариного укуса. Ему захотелось почесать собственные зудящие лодыжки и запястья, что он и сделал. Извне доносилось потрескивание догорающих веток, слышались тихие разговоры взрослых. В палатке было темно, но спать не хотелось – какое там спать.
– В Париже довольно много армян, – прошептал Рубен, расчесывая очередной укус. – А ты, наверное, и не знал…
– Ага. И ты хочешь стать одним из них. Нужно только придумать способ, как тебя туда отправить, да?
– Есть два билета. Один – Тиграна. Второй – для ученика, которого он возьмет с собой.
– Уверен, если ты попросишь, Мина уступит тебе свой билет.
– На самом деле это мой билет. Ей просто страшно везет, и не более того. Скорее всего, она жульничает. Так что просить ее я не собираюсь.
– Ну, тогда можно подсунуть ей в карман крапленый кубик, и тогда все увидят, что она жульничает, – шутя предложил Аво.
– Точно. Вот вернемся домой и найдем такой. Точнее, ты найдешь. А то все сразу подумают на меня, потому что я напрямую заинтересован.
– Остынь, – сказал Аво. – Я пошутил.
Он объяснил брату, что никогда не позволит, чтобы на Мину пала хотя бы тень подозрения, от которого ей потом не избавиться до конца жизни, и напомнил, в какое ничтожество превратился товарищ В., который спустя двадцать лет все не может забыть о той игре с отцом Рубена.
– Представь только, что ей придется всю жизнь оправдываться и защищаться. Она будет говорить правду, но ей никто не будет верить, потому что всем наплевать. Я устрою тебе поездку, но не таким способом. Я придумаю что-то получше.
– Есть другой способ, – отозвался Рубен. – Например, если она не сможет выехать из страны.
Аво думал, что с момента захода солнца комары уже не будут проблемой, но кровососы тучей роились над его головой, и он замахал руками перед лицом, чтобы не быть съеденным заживо.
– Ты желаешь ей зла, – сказал он.
– Не то чтобы зла, – ответил Рубен. – Просто хочу уехать вместо нее.
– Ну, валяй. Должно быть, комары высосали всю кровь из твоих мозгов.
– Аво-джан, послушай меня. Если в Париж поедет Мина, то она просто неплохо проведет там время – не более того. А если поеду я, то наша судьба может круто измениться. Конечно, ничего нет хорошего в том, чтобы обидеть девушку, но, с другой стороны, нет ничего хорошего и в том, чтобы доживать наши жизни среди деревенских пьяниц в захолустье умирающей империи.
Признательность может быть одновременно и эгоистичной и искренней, подумал Аво. Разве кто-нибудь уступит ему свое место в предполагаемом будущем? Да никто. И уж точно не Мина, которая, как она сама не раз утверждала, не думает о прошлом, но продолжает бояться его. Причем настолько, что спросонья не узнала Аво, когда тот склонился над ее палаткой.
– Я бы не смог так поступить, – сказал он.
– Знаешь, на мокрых камнях очень легко поскользнуться и упасть. Держу пари, что за сезон здесь случается немало вывихов и растяжений. Готов биться об заклад, что…
– А может, Тигран скоро умрет, – заметил Аво. – Страшно такое говорить, но возможно, это произойдет очень даже скоро. Тогда ты займешь его место и возьмешь с собой ученика на следующий турнир. Лет через десять. В принципе, десять лет – это не так уж много. Вообще ничто, по сравнению с комариными укусами.
– Не остри. Все может измениться в одно мгновение, и кому, как не нам, армянам, больше других знать об этом? Понимаешь, каждый в этой дурацкой стране прежде всего – советский человек. Сначала советский, а только потом – русский или украинец. А вот мы – другое дело. Мы прежде всего армяне, и всегда были ими. Мы видели, как создаются и рушатся величайшие империи, как свергались правительства, как в два счета уничтожались целые цивилизации. Ты не хуже меня знаешь об этом. Вспомни Ергата. Сколько лет было его дочери? Десять. Десять лет – это целая жизнь. За это время там, в Париже, среди мыслящих армян, мы сумеем построить свои судьбы. Это единственная возможность. Наш шанс, твой и мой. У меня есть план для нас обоих, настоящий рабочий план. Либо мы остаемся здесь и прозябаем, либо пробуем исполнить этот план. Прямо сейчас. Ведь без тебя я никуда не поеду. Если не выгорит, что ж… Буду работать на заводе вместе с тобой. Научусь какому-нибудь делу и в конце концов сдохну, пришивая пуговицы или отмывая памятники от голубиного дерьма. Я сделаю это ради тебя. Но ведь мы сможем добиться гораздо большего, если ты поможешь мне.
Конец ознакомительного фрагмента.