Братья
Шрифт:
– Он действительно так сказал? В восемьдесят третьем? Что снова хочет работать со мной?
– Ну, он говорил о нескольких возможностях для него.
– А, значит, он явно не меня имел в виду. Слушайте, а почему бы вам и в самом деле не взять его? В смысле котенка?
– А вы знали человека по имени Рубен?
Честно говоря, я ни разу даже не слышал подобного имени.
– Как вы сказали?
– Рубен. Он был нашим другом еще в Армении.
– Знаете, тут уж я ничем не смогу вам помочь. Разве что продать вам котенка. Я же говорил, что не стоит ехать в такую даль, но, боюсь, котенок – единственное, что я могу вам предложить.
Хотя я поставил чашку с кофе далеко от края, Мина все же дотянулась до нее. И хоть я сидел теперь в дальнем углу дивана,
– Я знаю всю его жизнь, – сказала она, – за исключением того времени, когда он работал с вами в Штатах, и нынешнего периода. Мне думается, что если понять одну половину явления, то можно понять и вторую. Я – одна половина, вы – другая. И тогда вместе мы сможем его найти.
Встав с дивана, я отошел к камину.
– Все это очень больно, – сказал я. – Знаете, не могу припомнить ничего такого, что было бы вам интересно. И не могу сказать вам ничего, что вы бы хотели услышать.
Мина накинула пальто, подошла ко мне и протянула на прощание руку. Еще раз махнув мне, она наклонилась за котенком.
– Ну что ж, – сказала она. – Какое же имя дать ему?
Мне показалось, что она прокрутила в уме все возможные места нынешнего пребывания нашего общего друга. Его или кого-нибудь еще.
– Дайте ему значительное имя, – произнес я. – Настоящее.
И я назвал ей это имя – имя, которое я не произносил уже лет десять. Имя, принадлежавшее Броубитеру, человеку, скрывавшемуся под маской борца.
– Назовите его Аво. Созвучно с «браво».
«Быть может, – подумалось мне в тот момент, – это имя поможет установить между нами связь, сплести нас окончательно…» Но Мина лишь наклонила голову набок и спросила:
– То есть вы хотите, чтобы я назвала кота Аво?
Я приступил к своим обычным занятиям – легкомысленным или нет, судить не мне. Однако прошло несколько месяцев, и мои «ангельские шерстки» подверглись неприятной и чрезвычайно тщательной проверке со стороны Национального Одюбоновского общества [3] . Как мне заявили представители этого общества, активность моих кошек вызвала у них обеспокоенность судьбой перелетных птиц. Около трех месяцев сразу после Нового года я угрохал на то, чтобы сохранить жизнь кедровым свиристелям и собственной фирме. Деятельность эта была неблагодарной и отупляющей.
3
Национальное Одюбоновское общество – американская некоммерческая экологическая организация, занимающаяся охраной природы, а также исследованиями в области орнитологии.
Каждый раз, когда мои мысли поворачивали в сторону разговора с Миной – зачем же она все-таки предприняла столь длительное путешествие ко мне? – я начинал проклинать установку стеклянных панелей вдоль забора и развешивание миниатюрных колокольчиков по периметру земельного участка. Все это приводило к новым проблемам: стеклянная стенка, хотя и не давала моим питомцам хулиганить в лесу, сама превратилась в угрозу, ибо о нее разбилось несколько певчих птичек. Пора бы уже понять, что так всегда и происходит, когда ты сталкиваешься с самоуверенными людьми. Что бы я ни делал, приводило к тому, что они еще больше убеждались в своей правоте (а я думал, с чего бы мне подчиняться их требованиям). И по мере того, как они все дальше и дальше погружались в бездны своего святого негодования, мои искренние попытки найти с орнитологами и кем там еще компромисс выглядели все более беспомощными. Меня снедала горечь, и, фигурально выражаясь, я остался сидеть на берегу океана моей обиды. Мне хотелось бы понять самого себя, но, кроме сравнения обиды с океаном, ничего в голову не приходило, а сама метафора многим могла показаться претенциозной и напыщенной.
В мае около трех сотен человек написали на меня жалобу в администрацию города. Читая подписи под петицией, я увидел множество знакомых фамилий, что чрезвычайно меня расстроило. От меня требовали уменьшить количество кошек. Чтобы показать городскому совету, как жалко будет выглядеть мой кошачий завод перед клиентами, я привез в прицепе двадцать два хвостатых питомца. Но надо сказать, что все это не только окончилось полным фиаско, но еще и повесткой в суд от Общества защиты животных, не говоря уже о дорогостоящем переоборудовании моего внедорожника.
Если говорить кратко, тем летом после визита Мины я крепко сел на мель.
Во время наших закулисных спортивных совещаний, в которых мне приходилось участвовать: мы пытались соединить несоединимое, словно обломки самолета после катастрофы, – я замечал, что рядом со мной постоянно трется какой-то приветливый тип, явно раздолбайской наружности. Ему было что-то около сорока, выглядел он доброжелательно, и он охотно ностальгировал, рассказывая, что в те времена, когда я продвигал в середине семидесятых, а затем в начале восьмидесятых Микки Самодельщика Старра, я был, наверное, самым недооцененным менеджером во всей истории этого вида спорта. Когда я услышал эти слова впервые, то был настолько растроган, что не выдержал и обнял его. Я сам искренне думал, что меня обошли, но, услыхав, что меня на самом деле недооценили (я боялся этой мысли), почувствовал, как с моих плеч упал камень. Во всяком случае, на какое-то время я воспрянул духом. Но, вероятно, я выразил свою признательность слишком эмоционально, поскольку во все последующие встречи на протяжении многих месяцев этот самый тип неизменно показывался перед моим взором и, напоминая о моих былых успехах, произносил одни и те же хвалебные слова. Ясное дело, что чем чаще он повторял одно и то же, тем сильнее мне начинало казаться, что он пудрит мне мозги. Я уже научился чувствовать его приближение миль за сто. Перспектива встреч с ним наконец привела меня к мысли прекратить всякие посещения наших сборищ, и было это где-то за год до знакомства с Миной.
Но вернемся в настоящее. Этим летом мне пришлось фактически ликвидировать мою кошачью фирму. Я набрал номер своего старого знакомого и договорился с ним об организации распродажи фотографий и автографов в душном общественном центре Кента. Конечно же я не сомневался, что этот тип не преминет явиться. Еще издалека он начал петь старые дифирамбы, но я сразу же сменил тему:
– Так, все, забудь про Микки Старра! Лучше припомни того парня, с которым я работал в межсезонье.
Под мышкой тип держал небольшую стопочку подписанных фотографий, которые он успел прикупить до моего прихода. Задумавшись, парень едва не выронил свою добычу.
– У тебя ведь было несколько подопечных? – спросил он.
– Нет, – ответил я. – Только один.
– Хм, – отозвался он. – Значит, это тот, что не попал к Дону Оуэну. Ты, верно, выгнал бычка за пределы его загона.
– Я познакомился с ним в Лос-Анджелесе, если что.
– Угу… Все по любви, так сказать. Психея и Фатум. Не, я ни на что не намекаю…
– Слушай, – сказал ему я, – мне тут нечего стыдиться.
Впрочем, я лгал. Еще как я должен был стыдиться!
– Лос-Анджелес, да? Это мог быть Чаво… Толос… Слушай, если бы он был такой же звездой, то я бы не выпрыгивал сейчас из штанов. Давай же, иначе я вовсе торкнусь головой, если ты не скажешь!
Я смягчился, но при условии, что этот тип купит сувениров на сто долларов.
– Броубитер, – сказал я, пересчитывая деньги и украдкой глядя на него.
На лице парня не промелькнуло и тени узнавания.
Тогда я рассказал о приемах, которые применял Аво Григорян, о его уловках – но этот тип явно ничего не знал. Он ничего не слышал ни о «Самом Страшном Божьем Творении», ни о «Самой Большой Божьей Твари», ни о «Самом Непреклонном Детище Создателя». Не знал он также ни о Гарри Шарнире, ни о Моноброви, ни о Бровастом Громиле (иногда просто Бровь)… Не слышал он и о Харри Кришне или Волосатом Гарри, а имена вроде Ра, Шах, Ближневосточный Зверь вообще не произвели никакого впечатления. Даже не стоило упоминать Огра Грегори, Кебоба-Убийцу или Браво Аво. Когда я произнес имя Кавказский Кинг-Конг, парень даже бровью не повел.