Братья
Шрифт:
– Мне сказали, что вы больны, принцесса, больны от печали, и немудрено, потому что человек, которого вы любите, был готов умереть за вас, – медленно заговорил Салах ад-Дин. – Теперь я сжалился над вами, и его жизнь куплена другой жизнью, вместо него умрет рыцарь, стоящий перед вами.
Женщина в покрывале страшно вздрогнула и отшатнулась к стене.
– Розамунда, – обратился Годвин по-французски, – молю вас, молчите и не отнимайте у меня сил слезами. Так лучше, вы сами знаете. Вульфа вы любите, и он любит вас, я верю, что со временем вы будете вместе. Меня вы любите только как друга. Кроме того (я скажу это, чтобы успокоить вас, а также и мою совесть), моя невеста – смерть, и я не хотел бы теперь видеть вас своей женой. Пожалуйста, передайте
Она услышала, протянула руки, и, так как никто не удерживал его, Годвин подошел к ней. Не поднимая покрывала, она наклонилась и поцеловала его, сначала в лоб, потом в губы и с тихим стоном выбежала из темной комнаты. Салах ад-Дин не остановил ее. Только в глубине души султан удивился, почему, любя Вульфа, Розамунда так нежно поцеловала в губы Годвина? И, подходя к плахе, Годвин тоже спросил себя, почему Розамунда не сказала ему ни слова и почему она так горячо его поцеловала? Он почему-то вспомнил безумную скачку в горах Бейрута, прикосновение губ к его щеке над пропастью и запах волос, коснувшихся тогда его лица. Он прогнал эти мысли и вспыхнул, удивляясь, что такие воспоминания пришли на ум в ту минуту, когда он покончил с земным счастьем, потом рыцарь опустился на колени перед палачом и сказал епископу:
– Благословите меня, отец, и попросите нанести удар.
И вдруг Годвин услышал знакомые шаги и, подняв голову, увидел Вульфа, который смотрел на него.
– Что ты тут делаешь? – спросил Вульф. – Разве эта лисица, – и он кивнул головой в сторону Салах ад-Дина, – поймала нас обоих?
– Дайте сказать слово лисице, – с улыбкой промолвил султан.
– Узнайте, сэр Вульф, что ваш брат по собственному желанию хотел умереть вместо вас. Я отказываюсь от такой жертвы, я только желал показать моей племяннице, принцессе, что, если она будет продолжать устраивать заговоры для бегства или позволит вам искать возможность украсть ее, это, конечно, приведет к вашей смерти, а в крайнем случае – и к ее гибели. Рыцари, вы храбры, и я предпочитаю убить вас во время сражений. У дверей моего дома стоят добрые кони, возьмите их от меня в подарок и поезжайте с этими безумными гражданами Иерусалима, с этим посольством, явившимся ко мне. Может быть, на улицах святого города мы встретимся опять. Нет, не благодарите. Я благодарю вас за то, что вы показали Салах ад-Дину, как совершенна может быть братская любовь!
Братья стояли как во сне. Всегда странно внезапно вернуться от смерти к жизни. Оба д'Арси готовились умереть, пройти через тьму, которая окружает человека, чтобы встретить неизвестное. Они не боялись и хорошо приготовились к концу, а между тем в каждом из них зашевелилось приятное сознание, что он еще может надеяться пожить. Немудрено, что у них перед глазами потемнело. Первым заговорил Вульф:
– Благородный поступок, Годвин, но, доведи ты его до конца, я не поблагодарил бы тебя. Султан, мы благодарны вам за дарованную жизнь, хотя, если бы вы пролили эту невинную кровь, вы, конечно, запятнали бы свою душу. Можем мы проститься с нашей кузиной Розамундой перед отъездом?
– Нет, – ответил Салах ад-Дин, – сэр Годвин уже простился с ней. Этого довольно, завтра она узнает истину. Уезжайте и не возвращайтесь больше.
– Будет то, что велит судьба, – произнес Годвин.
Д'Арси поклонились и ушли.
У дверей мрачного подземелья им отдали их мечи и подвели двух хороших лошадей. Воины проводили их к посольству Иерусалима, которое с восторгом приветствовало славных рыцарей. Д'Арси простились с епископом
– Нам дарована жизнь, – сказал он, – но как мы спасем ее? Пока с ней была Масуда, мы все-таки могли надеяться, но теперь, мне кажется, все пропало.
– Нужно надеяться на Бога, – возразил Годвин. – Он все в силах сделать, даже освободить Розамунду. А если Масуда на воле, мы вскоре услышим о ней, поэтому не будем унывать.
Однако, несмотря на эти бодрые слова, душу Годвина давила тяжесть, он боялся, сам не зная чего. Ему чудилось, что какой-то ужас подходит к нему или к кому-то, кто ему близок и дорог. Все глубже и глубже погружался он в эту бездну страха, наконец чуть не закричал громко, и холодный пот выступил на его лбу. Вульф увидел его лицо при свете луны и спросил:
– Что с тобой, Годвин? Нет ли у тебя тайной раны?
– Да, брат, у меня душа болит. Несчастье, большое несчастье грозит нам.
– Это не новость, Годвин, в стране крови и печали. Встретим его, как встречали прежде.
– Ах, нет, – прошептал Годвин, – я боюсь, что опасность грозит Розамунде или Масуде…
– Тогда, – предложил Вульф, бледнея, – раз мы ничего не можем сделать, помолимся, чтобы ангел послал спасение…
– Да, – согласился Годвин. И, двигаясь посреди песков пустыни, под светом молчаливых звезд, они молились Божьей Матери и своим святым Петру и Чеду.
Занималась заря, и при виде первых лучей воины Салах ад-Дина поехали обратно, сказав братьям, что теперь они в своей собственной стране. Целую ночь скакали д'Арси. Низменность осталась позади, теперь перед ними вилась дорога среди холмов, вдруг она сделала поворот, и в горячем, пламенном свете поднимающегося солнца перед д'Арси явилось зрелище до того прекрасное, что братья, опередившие весь остальной отряд посольства, остановили своих коней: вдали, раскинутый на холмах, виднелся святой город Иерусалим; красный в лучах рассвета, точно омытый кровью своих поклонников, высился большой крест над мечетью Омара, крест, которому вскоре предстояло пасть.
На предложение Салах ад-Дина пощадить всех граждан святого города, если они сдадутся, посольство привозило ему отказ. Теперь, возвращаясь в Иерусалим и взглянув на город во всем его величии, послы громко застонали, предчувствуя его судьбу.
Годвин тоже застонал, но не из-за судьбы Иерусалима. Его охватил последний ужас. Ему показалось, что все стемнело кругом, только мечи блеснули во мраке, и женский голос прошептал его имя. Схватившись за луку седла, он качнулся взад и вперед… И внезапно страдание исчезло. Ему почудилось, будто странный ветер пронесся мимо него и коснулся его волос, глубокий, неземной покой охватил его душу, весь мир как бы отошел, а небо приблизилось.
– Кончено, – сказал он Вульфу, – боюсь, что Розамунда умерла.
– Если так, мы должны поспешить за ней, – со слезами ответил Вульф.
IX. Что случилось с Годвином
Миль за семьдесят до Иерусалима, в деревне Биттир, посольство сошло с коней, чтобы отдохнуть, потом снова двинулось вперед по долине, надеясь еще до полуденного зноя доехать до Сионских ворот. В конце этой долины поднимался выступ горы, с которого глаз мог охватить всю ее целиком. Вот на хребте выступа внезапно вырисовались фигуры мужчины и женщины на великолепных лошадях. Вся маленькая толпа иерусалимских послов остановилась, боясь, что появление этих всадников предвещает нападение и что наездница – мужчина, переодевшийся в женское платье, чтобы обмануть их. Между тем стоявшие на гребне повернули лошадей и, не обращая внимания на крутизну, быстро понеслись вниз. Вульф с удивлением посмотрел на скакавших и сказал Годвину: