Браво, молодой человек!
Шрифт:
— Очень грустно!
— Не грусти, Петр Панкратыч. Директор останется директором, и печь будет действовать, как и прежде.
Панкратов посмотрел с недоверием, промолчал.
— Ну, а с тобой? — спросил он потом.
— Со мной может всяко получиться.
— Говорил я тебе, переходи ко мне.
— Хочешь мне помочь? — усмехнулся Рустем.
— От души! Если что, прямо ко мне, понял?
— Но помочь можно и иначе. Ты ведь знаешь меня?
— Господи, знаю ли я тебя!
— Знаешь, что наговорил
— Мне с ним бороться, — со вздохом сказал Панкратов, — жидковат я. А потом говорят: не трогай дерьмо…
— Не трогай, говоришь?! — Рустема взорвало. — Не трогай? Пачкаться не хочешь? А кому, мне хочется? Я тоже люблю нежные запахи, розы люблю, медовые, черт возьми, запахи люблю. И тоже не хочу ни инфарктов, ни давлений! Мне тоже не нравится, когда косо на меня смотрят… Но мне и не нравится, когда негодяи похлопывают меня по плечу! Но я вот этими руками буду брать это дерьмо и выбрасывать вон. Сил у меня хватит, даже когда сшибут меня негодяи, я не скажу, что жидковат против них. И твою арифметику я тоже возьму вот этими руками и выброшу вон, не побрезгую, хотя она и пахнет сильней всякого дерьма!
— Ну, ладно, ладно, расходился, — хохотнул Панкратов.
— Сволочь ты порядочная!
— Ладно, ладно, — тревожно хохотнул Панкратов. — Было бы из-за чего ссориться.
Рустем ответил с сожалением:
— Трудно, почти невозможно с тобой поссориться, добряк ты этакий. — Он повторил презрительно: — Добряк ты этакий! — Помолчав, он усмехнулся мрачно: — Но мне необходимо с тобой поссориться, понимаешь, необходимо…
— Ладно, ладно, — бормотал Панкратов.
Рустем поднялся и пошел к буфету.
— Долго ты ходил, — сказала Жанна, когда он вернулся к себе на берег. — Очень хочу пить.
— Я тоже. — Он открыл бутылку и протянул Жанне, открыл вторую и, запрокинув голову, жадно, быстрыми глотками стал пить. — Мало я взял, — сказал он, кинув на песок пустую бутылку.
— У меня осталось. Хочешь еще?
— Хочу еще, — сказал он и сделал глоток.
И тут они увидели Виту. Бредущего прямо на них. С опущенной головой. Они не окликнули его. Он не заметил их, прошел.
Она посмотрела на Рустема.
— Все-таки он был не пустоголовый, — сказал он, — тогда, в школе.
Она улыбнулась одобрительно.
— Чему ты улыбаешься?
— Тому, что ты не злой.
— Но я не добренький.
— Не люблю добреньких!
— Люби меня, — попросил он шепотом.
— И злого, и доброго, и всякого, — шепотом сказала она, — люблю!..
Потом они долго купались. И опять лежали на песке.
— Ты Ильдара не видел? — спросила она.
— Нет.
— А я видела. Они, знаешь, с ребятами на огромной-огромной лодке, вшестером гребут. И уплыли, знаешь, во-о-он туда. — Она показала рукой за изворот реки.
Ира
— Вчера мы долго стояли с Гайворонцевым, — сказала беленькая девчонка, — он до-о-олго рассказывал, как они уплывали ночью в море, далеко-далеко. Он из Керчи, Гайворонцев.
— А почему они ночью уплывали? — спросила черненькая девчонка.
— А ты ночью купалась когда-нибудь? Хотя бы в этой луже? Вот потому и уплывали.
— Он третьекурсник, Гайворонцев? — спросила третья девчонка.
— Ой! — воскликнула беленькая. — Она не знает Гайворонцева!
— Я знаю, — сказала третья девчонка, — я сколько хочешь пилотов знаю! — Упорство послышалось в ее голосе. Ей очень нравились курсанты ТАТУ, она и на танцы к ним в клуб бегала всегда и была знакома с некоторыми курсантами, но такого знакомого, с которым бы она до-о-олго стояла, такого у нее не было.
— Они такие смелые, пилоты, — сказала черненькая, — у них форма, как у морских офицеров. — Она чуть-чуть подумала и добавила: — И никогда не задаются.
— Не задаются! — с усмешкой сказала третья. — Смелые! Да они никогда далеко не пойдут провожать — боятся на отбой опоздать. Или на ужин, — съязвила она. — А морских офицеров вы никогда и не видели!
— Ой! — прыснула беленькая. — Да пилоты всю ночь могут гулять. Например, Гайворонцев. — О форме она промолчала, потому что не была уверена, что кителя и фуражки у пилотов такие же, как у морских офицеров.
— Отбой есть отбой, — рассудительно сказала черненькая, — военная дисциплина. И это не трусость, если они не хотят опаздывать.
— Ну вас, — сказала третья. — Ну вас! Ира, идем на пляж.
— Нет-нет, — сказала Ира, — постоим.
— Ну, возле лодочной посидим.
— Нет. Дайте-ка бинокль, дайте.
— Да видно, — нервно посмеялась беленькая, — без бинокля видно.
Ира взяла бинокль и направила его туда, где поворачивала река, затем правей, где подымались скалы Пугачевской горы.
— Вон они куда укатили, — сказала она. — Прыгают в омут! Вот поглядите.
Черненькая поднесла бинокль к глазам и сказала:
— Ага, прыгают.
— Кто, кто? — спросила третья девчонка. — Пилоты?
— Не знаю. Наверно, пилоты.
— Конечно, пилоты, — сказала беленькая.
Ира вернула бинокль себе и опять стала смотреть. Темные фигурки срывались с темной скалы и… как они летели, не было видно.
— Идем же, Ира, идем на пляж.
— Давайте возле лодочной посидим, — сказала Ира. — Там и буфет, а мне так хочется пить.