Бразилия и бразильцы
Шрифт:
— Вот это да… — бормочет вконец подавленный этими масштабами сеньор Фернандо.
Бросив в воду сигареты, мы наслаждаемся свежестью ночного воздуха. Где-то совсем близко плывут назад невидимые во мраке, вцепившиеся в мокрую глинистую почву, опутанные лианами, диковинные деревья, которые не увидишь нигде больше на земле. Изредка из тьмы доносятся беспокойные крики еще не уснувших обезьян.
Обезьяны эти тоже принадлежат сеньору Алмейде.
«Внимание, миссионеры Лаго-Гранде, Тапажоса, Алмейрина и окрестностей! Падре Рикардо извещает, что сегодня утром состоится радиорепетиция воскресной мессы. Просьба собраться всем у приемников ровно без пятнадцати семь утра и репетировать вместе с падре Рикардо воскресную мессу по радио».
Еще одна любопытная примета амазонской жизни: святые отцы поставили радио на службу господу и хором репетируют свои мессы под диктовку вышестоящего начальства, находящегося в сотнях километрах от каждого из их приходов и епархий.
Объявление это разбудило меня. Ругнувшись, я выключил транзистор и почувствовал по наступившей тишине, что судно стоит. Это был первый из непредвиденных сюрпризов, которыми всегда богато путешествие по этим местам: судно еще не дошло до главного русла Амазонки, а машина уже сломалась. Мы остановились в одном из северо-западных каналов Маражо. Это сообщил мне Итамар, уже выбритый и благоухающий одеколоном.
На правом берегу метрах в ста от судна виднелась стоящая на сваях хижина. В окнах и дверном проеме ее торчали головы детишек, разглядывавших «Лауро Содре». К судну приближалась небольшая лодка, в которой были еще двое мальчишек и немолодая женщина. Она сидела на корме и очень ловко работала веслом.
Подойдя к борту, она принялась кричать, предлагая пассажирам лесной мед в плетеных корзинках из пальмового листа. В обмен она просила фасоли, риса или денег. Кто сколько даст.
Итамар скупил у нее добрую половину товара и с завидной быстротой завязал с ней знакомство. Не прошло и десяти минут, как он, выяснив у капитана, что мы простоим здесь не меньше трех часов, схватил меня за руку и потащил в лодку. Мы отправились в гости к Марии и ее семейству, заручившись честным словом капитана, что за полчаса до отхода он распорядится дать гудок.
Вероятно, трудно найти на земле более примитивное человеческое жилище, чем плетенная из соломы хижина Марии и ее мужа Франсиско, которого она звала Шико — «Мальчик». Мы выбираемся из лодки на окружающую эту лачугу деревянную террасу, здороваемся с детишками и с Франсиско и проходим следом за ним внутрь лачуги. Там нет ничего того, что мы привыкли называть мебелью, если не считать сундука, стоящего в дальнем углу комнаты. На нем лежит груда тряпья. Видно, здесь спит кто-то из детей. Рядом прямо на полу лежит тощий матрас серый мешок, набитый соломой. Тут спят, как объяснила Мария, трое младших. Родители располагаются на ночь в гамаках, которые сейчас сняты и брошены на веранде.
Там же, на веранде стоит грубо сколоченная полка с посудой, три глиняные миски, кофейник и несколько чашек. На стене висит ружье и транзисторный приемник — два самых обязательных предмета для жителя Амазонии.
Еду Мария готовит на керосинке. Откуда берется керосин? Раз в два-три месяца она покупает его у араба Омара, который проезжает мимо со своим регатаном (так называют здесь лодку бродячего торговца). Омар снабжает всех Жителей этого района всем необходимым. Откуда берутся деньги? От продажи каучука хозяину, которому Шико несколько раз в год возит серые шары сырой резины. Омар и сам готов принимать в обмен на свои товары шары каучука, но это делать опасно: если узнает хозяин, Шико не сдобровать. Кстати, говорит Мария, угощая нас подогретым кофе, Шико именно сейчас собирается сделать обход своих деревьев. Он мог бы взять вас с собой, но вам нужно скоро возвращаться на судно, а Франсиско будет блуждать по лесу много часов. У него около шестидесяти деревьев. И разбросаны они далеко друг от друга.
Но не можем же мы вернуться, не посмотрев хотя бы одну гевею — каучуковое дерево! Мы объясняем это Франсиско, он задумчиво почесывает шею и в конце концов соглашается взять нас с собой до первого ближайшего дерева, а потом отвезти обратно на судно.
Не теряя времени, мы садимся в лодку, Франсиско встает на корму и мощными взмахами весла направляет свое судно куда-то в глухую чащу. Мы окунаемся в жаркий влажный полумрак. Солнечные лучи никогда не проникают сюда, они не в силах пробить сплошной шатер многоярусного леса. Почва здесь напоминает болотистую топь. Раздвигая носом тростниковые заросли, лодка тихо скользит по вязкому ковру опавших листьев, кувшинок, плавучего мха. Франсиско аккуратно обходит гниющие поваленные стволы. Тихо шелестят, цепляясь за борта, лапчатые листья папоротников, тонкие стебли тростника капараны. То и дело мы нагибаемся, уклоняясь от серых воздушных корней, от болтающихся стеблей эпифитов — растений, паразитирующих на стволах и ветвях деревьев.
Сзади нас раздается легкий всплеск, мы оборачиваемся и видим исчезающий в тине хвост маленького крокодила.
— Три крузейро сбежали, — улыбается Франсиско и объясняет, что за приличную крокодилью шкуру ему Омар дает товару на три, а то и на пять крузейро.
Он поворачивает лодку к чернеющей слева коряге. Мягкий толчок, ловким движением руки Франсиско подхватывает лиану, подтягивает лодку, выпрыгивает на зыбкий берег, провалившись сразу по щиколотки, и протягивает нам руку. Можно высаживаться.
Мы идем за ним по одному ему различимой тропке, нагибаемся, пролезаем под хаотичным сплетением лиан, обходим яму с черной водой, перешагиваем через гнилой ствол и оказываемся у гевеи — каучукового дерева, кормящего Франсиско и его семью. Вот уж где уместно звучит название известной пьесы: «Деревья умирают стоя». Старая гевея испещрена косыми надрезами. Заметно, что дерево чахнет. Франсиско подходит к стволу, и только тут мы замечаем маленькую жестяную баночку, прикрепленную под тремя самыми свежими надрезами. Баночка на треть примерно заполнена светлым, как сгущенное молоко, соком. Это и есть каучук.
Франсиско отдирает баночку и выливает ее содержимое в захваченный из лодки бидон. Тщательно вычищает он пальцами жестянку, потом делает ножом еще четыре зарубки с другой стороны и прикрепляет у нижней пустую баночку.
— Вот и все, — говорит Итамар. И так он работает каждый день, объезжая пять дюжин деревьев. Всю жизнь.
Мы пускаемся в обратный путь.
— Много времени теряешь из-за нас, — говорит Итамар Франсиско.
— Ничего, — отвечает он. — Деревья мои совсем уже высохли. Можно было бы сегодня вообще не обходить. Лучше отправиться за орехами или рыбу половить. Не знаю, как быть дальше. Каждый год собираю каучука все меньше и меньше… Чем это кончится? Скоро, видать, придется перебираться на новое место. Но куда? И как уйти от хозяина, которому я задолжал двести крузейро?
Мы прощаемся с Франсиско, благодарим его, вручаем подарки ему, жене и детям и поднимаемся по спущенному трапу на палубу. Стюард Франсиско объясняет, что сейчас отправляемся, «Содре» вздрагивает, и маленькая хижина Франсиско и Марии начинает постепенно и все быстрее уходить назад, за корму.
После обеда я слышу, как Итамар стучит в соседнюю каюту:
— Дона Флора! Ваша заветная мечта сбылась: выходите полюбоваться Амазонкой.
Выскочив на палубу, мы обнаруживаем, что правый берег, как и раньше, тянется совсем рядом, метрах в пятидесяти от борта, а вот левый отодвинулся куда-то далеко, на километр или около того.