Бразилия и бразильцы
Шрифт:
— Вот теперь-то и начинается Амазонка, — говорит назидательно сеньор Алмейда, — и это означает, что мне пора начинать укладываться: скоро мой Алмейрин.
«Алло! Педро Монтейро из Алмейрина сообщает своим родственникам и друзьям, что его дочь Кармелия выходит замуж за Жозе Кастро из Праиньи. Свадьба состоится в субботу».
Услышав это сообщение, Алмейда довольно улыбается: невеста — его крестница, и он будет рад погулять на ее свадьбе. Дай бог счастья этой девочке, которую лет пять назад едва не загрызли муравьи. Сколько ей тогда было лет? Не то семь, не то восемь. Она лежала больная, дома никого не было, и приди ее отец на полчаса позже, маленькую Кармелию можно было бы готовить к отпеванию.
Алмейда буквально начинен всякими историями и до самой своей высадки в Алмейрине остается в центре внимания курительного салона «Лауро Содре». Один японский студент, пробравшийся в салон из третьего класса, узнав о том, что вчера мы чуть ли не весь день плыли вдоль владений Алмейды, чрезвычайно удивился. Услышав, как охает и удивляется японец, Алмейда вдруг неожиданно нахмурился:
— А что тут особенного? Я вовсе не самый богатый землевладелец штата. Тут у нас есть такие, владения которых нужно не на судне объезжать, а облетать на самолетах. Вон в Бревисе американец Мак-Клоун имеет четыреста тысяч гектаров.
Замечание Алмейды подогрело страсти, и пассажиры «Лауро Содре» наперебой бросились изливать накопившееся в душе каждого бразильца раздражение бесцеремонными «гринго», цепко ухватившимися за кусок жирного амазонского каравая. И курительный салон закипел рассказами о гигантских латифундиях янки, рядом с которыми поместья Алмейды выглядят столь же убого, как обшарпанный причал Кокала по сравнению с многокилометровыми пирсами нью-йоркского порта.
Как это получилось? Почему «гринго» так упрямо лезут в эти места, столь трудные для жизни человека? Прежде чем ответить на эти вопросы, нужно представить себе, что такое Амазония.
Хотя со времени открытия Амазонки испанцем Висенте Пинсоном в 1500 году прошло уже более четырех с половиной столетий, этот край — Амазония, превышающий площадь всех европейских стран от западных границ СССР до Атлантики, продолжает оставаться практически неисследованным и безлюдным. Средняя плотность населения здесь не превышает одного человека на квадратный километр.
В некоторых районах Амазонии на долю каждого ее обитателя приходится десять квадратных километров. Занимая около половины территории Бразилии, Амазония заселена лишь восемью процентами ее населения и дает стране только четыре процента ее национального дохода.
«Зеленым адом» называют этот край со времен конкистадоров. Глядя на проплывающие мимо берега Амазонки, понимаешь, что это название отнюдь не большое преувеличение. Берегов в обычном понимании этого слова здесь нет. Земли не видно за сплошным зеленым покровом сползающей в реку растительности. Гниющие поваленные стволы, больные падающие деревья оплетены лианами и покрыты таким количеством колючек и шипов, что продвижение здесь возможно только с помощью топора или мачете. К этому надо добавить страшную влажность, убийственный зной, обильные ливни. Здесь масса ядовитых змей, москитов, муравьев, широко распространены малярия, лихорадка, проказа (в Амазонии заболеваемость проказой в шесть раз выше среднебразильских показателей).
Все это, естественно, не способствует заселению Амазонии. Лишь изредка на границе сельвы и реки можно увидеть серые хижины из пальмовой соломы, стоящие на длинных сваях. Иногда к борту нашего судна торопливо направляется утлая лодчонка, выдолбленная по индейскому способу из цельного древесного ствола.
— Хлеба, киньте хлеба! — кричат из ладьи полуголые детишки. Матери молча протягивают руки.
Я обратил внимание на то, что в этих лодках всегда находились только женщины и дети.
— Мужчин днем не бывает дома, — пояснил Алмейда. — Мужчины добывают пищу в сельве. Или собирают серингу — каучук.
Эти люди живут здесь, как двести или две тысячи лет назад. Река для них не просто дешевое транспортное средство, а единственная нить, связывающая их друг с другом и напоминающая о существовании другого мира.
Безумец, рискнувший оторваться от спасительной пуповины Амазонки или ее притоков и углублявшийся в сельву, обычно погибал. Вот почему до последнего времени человек не заглянул под беспредельный зеленый покров глубинной Амазонии и жил примитивным собирательством. Добывали то, что лежало на поверхности, росло по берегам рек, падало само собой в руки: каучук, орехи, рыбу.
Впервые Амазония проснулась от спячки в конце XIX века, когда зарождавшаяся автомобильная промышленность Европы и Северной Америки вдруг ощутила острую потребность в резине и сок гевеи бразилиенсе неожиданно стал цениться на вес золота. Это было безумие, о котором Жоао Алмейда вспоминает со вздохом сожаления: именно тогда он, как и несколько десятков других предприимчивых авантюристов, сколотил свое состояние. Тысячи людей устремились в сельву, ожесточенно борясь за удобные, близкие к рекам участки каучуконосных деревьев. Именно тогда были заложены многие из поселков, у которых причаливает наш «Лауро Содре». Именно тогда разрослись и прогремели на весь мир никому дотоле не известные Белен и Манаус. В их портах теснились суда под европейскими и американскими флагами, разгружавшие в обмен на бесценный каучук испанские вина, голландские сыры и французские ткани. Из их кают высаживались швейцарские банкиры, девицы из Парижа и примадонны «Ла скала». В чаду тропического Клондайка сколачивались миллионные состояния и погибали тысячи серингейрос.
Никто еще в то время не знал, что на опытных участках английских ботанических лабораторий седовласые профессора колдуют над семенами гевеи бразилиенсе, которые еще в 1876 году выкрал, подкупив экипаж бразильского судна «Амазонас», некий Уикман. Упорные англичане добились своего: в 1911 году на плантациях их азиатских колоний появились первые побеги окультуренной гевеи. Каучуконосы, выращенные на плантациях, свободных от колючих лиан, индейцев, крокодилов и желтой лихорадки, давали куда более дешевую резину. Нескольким десяткам предприимчивых дельцов вроде Алмейды удалось спасти свои состояния. Тысячи же захваченных врасплох мелких дельцов с треском обанкротились. Громадная армия сборщиков «серинги» была брошена на произвол судьбы в дебрях тропического леса, обреченная на неминуемую гибель.
А в годы второй мировой войны вдруг произошло гротескное «переиздание» каучукового бума. Отрезанные немецкими подводными лодками от азиатских плантаций, США проявили неожиданный интерес к бразильской гевее. Дело дошло до того, что объятый паникой Форд организовал в Сантарене громадную, по бразильским масштабам, серинговую плантацию. Снова подскочили акции Амазонии, дельцы в конторах Рио и Сан-Паулу потирали руки и хлопали друг друга по плечам: «Форд не станет бросать деньги на ветер». Увы, интерес Форда и его соотечественников к амазонской резине тотчас же после окончания войны угас и слово «Сантарен» было вычеркнуто из деловых справочников Уолл-стрита и Детройта.