Брем
Шрифт:
Когда мы подъезжали к так называемому «Токаревскому лугу», то нам попался на ветке кустарникового побережья Оби «синий воробей» — вид зимородка. Брем тотчас заметил эту довольно редкую в Сибири птичку и убил ее для своей коллекции.
Он просил нас достать замечательное гнездо этой пичужки, но никто из нас не дал такого обещания, потому что синий воробей делает свое гнездо в крутых берегах, в земле, и собирает его чрезвычайно искусно из самых мельчайших костей добываемых им рыбок, за которыми он, как пуля, бросается в воду.
…Часов около десяти утра мы уже причалили к Токаревскому лугу или, лучше сказать, большому Обскому острову, который тянется на несколько верст, занимая большую поверхность по квадратному измерению. На нем пропасть сенокосных дач, лесных колков,
…Выйдя на Токаревский берег, мы разместились тем же порядком и, по указанию старого охотника Козлова, превосходно знающего местность, отправились по тем незатопленным лугам и гривам, где преимущественно водились дупеля.
Брем ходил по-прежнему рядом со мной, и в то время, когда начали чаще срываться с мочагов дупели, он тотчас убавлял шаг и постоянно покрикивал мне и другим: «Лангзам! Лангзам (помедленнее, тише)!»
Тут он стрелял очень порядочно и пуделял редко. Никогда не забуду я того случая, как из-под моих ног тихо вылетел коростель и, с отвислым задом и неуклюже болтаясь, потянул прямо передо мной и Бремом. Мы оба выстрелили по два раза по очереди и все-таки не убили этого негодного каналью, будто нарочно подразнившего нас. Брем остановился, снял шляпу и, кланяясь отлетающей и напуганной нашими салютами птице, шутливо послал вдогонку массу всевозможных немецких проклятий, наконец, заключил чистейшей русской бранью, — затем расхохотался, плюнул и попросил остановиться, чтоб покурить. Между тем он свернул комочки газетной бумаги, запихал их в стволы и моим шомполом продавил эти пыжи сквозь свою централку, чтоб очистить ее от накопившейся грязи. Я все время стоял около него, заряжал свое «Дау» и не мог удержаться, чтоб не хохотать, вспоминая наши пуделя по какому-то паршивому коростелишке и всю штуку, проделанную веселым натуралистом. Брем, отлично понимая, над чем я смеюсь, сказал, что он, приехав в Россию, прежде всего, научился ругаться.
Пройдя изрядное пространство и порядочно поколотив дупелей, мы заметили, что они не в малом количестве перелетели на особую гриву, отделенную от нас целым лиманом заливной воды. Мы позвали людей и помогли им перетащить с берега лодку по сухому лугу через несколько десятков сажен, чтоб спустить ее на этот лиман; затем любезно предложили гостю переплыть на ней к той гриве, куда перекочевали разогнанные нами утки.
Брем охотно принял предложение и отправился туда один, а мы нарочно остались, чтобы дать ему возможность вдоволь натешиться и отвести охотничью душу. Лишь только он попал на эту гриву, как загремели частые выстрелы, и только некоторые дупелишки, срываясь от Брема, перелетали опять на нашу сторону и, конечно, тут же погибали то от одного, то от другого члена нашей компании. Наконец, перестреляв и разогнав всех, Брем, усталый и мокрый от пота, переехал к нам, крайне довольный своей охотой.
Мы предложили ему пока покончить и отправиться завтракать, но тут снова пришлось тащить посуху лодку, и Брем лично принял участие в этой работе, так что наше судно полетело по траве, как по воде, и скоро очутилось на прежнем месте.
Придя к удобно устроенному привалу под сенью густых кустов, мы прежде всего смыли с себя пот и кровь, сбросили лишнюю одежду и, с особым удовольствием пропустив шнапсу, развалились на коврах и подушках.
Но вот поспел чай и яйца всмятку, «в мешочке» — кому как любо, а из откупоренных корзин и ящиков появилась всевозможного сорта закуска. Так как было уже более 12 часов, то все, проголодавшись, ели на славу и пили, кому чего хотелось. Наконец, вылезли изо льда заветные бутылочки, тихо шипя, откупорились головчатые пробки, запенились бокалы холодненьким редерером, и мы дружно провозгласили тост за здоровье нашего дорогого гостя; раздалось громкое «ура», которое подхватила вся наша прислуга, и этот душевный возглас далеко полетел по всему Токаревскому лугу. Брем, соскочив с ковра, начал всех нас обнимать, целовать и благодарить самым сердечным тоном, высказывая свое братское спасибо.
Понятное дело, что обоюдные тосты следовали один за другим, шампанское лилось, закуска уничтожалась, и все были в самом веселом расположении духа. Рассказам не было конца, но вся беда заключалась в том, что мы плохо объяснялись по-немецки, а Брем очень мало понимал по-русски, — зато всевозможная мимика была в самом обширном приложении и хорошо дополняла недосказанное или что-либо непонятное.
Между прочим, я проговорил Брему русскую непечатную скороговорку, напоминающую о том, как щебечет ласточка. Сандзер перевел ему содержание слов и, вероятно, довольно удачно, так как знаменитый натуралист пришел в восторг от самого подражания и в свою очередь сказал на этот же мотив речитативный стих из сочинений какого-то неизвестного мне немецкого поэта. Словом, нашему общему веселью на охотничьем привале не было конца, но все это вышло так прилично и чинно, что не проявлялось ни одной черты, которая напомнила бы о какой-либо невоздержанности пьяного разгула, — напротив, все были в своей тарелке и только дружески чествовали своего дорогого собрата.
Брем все это хорошо понимал и потому еще более ценил приятельскую овацию, где не было ни одной фальшивой ноты. Он с особенным удовольствием пил, как природный сибиряк, хороший чай и не забывал с бокалом в руке благодарить не только всех нас, но предложил тост за расторопного официанта Афанасия Панкратьевича и Федота Спиридоновича, так ловко управлявшего кормовым веслом на нашей лодке.
На привале мы пробыли, вероятно, не менее трех часов, отдохнули как следует и, наконец, собравшись с новыми силами, сев в лодку, отправились на другое место. Так как переезд был не маленький, то развеселившийся Брем всю дорогу то рассказывал нам немецкие анекдоты, то напевал скабрезные шансонетки. Одну из последних, крайне игривую по содержанию и мотиву, он, по просьбе лесничего Турчановича, записал ему в книжку на память о себе и этом дне, проведенном им в нашей дружеской компании.
Но вот кто-то вытащил из лодки дупеля и начал разглядывать. Брем тотчас взял его и, перебирая в руках, сказал с немецким акцентом:
— Эта молода.
Мои товарищи тоже повертели в руках утку, повыдергивали с разных концов перья и, пробуя отмякшие зорьки, как бы неохотно или сомневаясь, но в угоду Брему, подтвердили слова натуралиста.
Я же, вспомнив приемы моего отца, известного охотника, заметил, что все господа сотоварищи, кажется, ошибаются в определении, а потому взял этого же дупеля за одну нижнюю половинку носа (или клюва), потряс в руке и, видя, что половинка нисколько не поддается от тяжести птицы, а крепко держит тушку, сказал:
— Нет, господа, это старый дупель! Не судите по перьям, хотя и они не говорят о его молодости; а вот это лучшее доказательство — потому, что у молодого дупеля, особенно в такое раннее время, никогда нижняя часть клюва не выдержит всей тяжести птички и всегда изогнется, вот так. Я помню, как это делывал мой отец и никогда не ошибался.
Тут Брем, хорошо следивший за моим выступлением, встал в лодке на ноги, ударил меня дружески по плечу и громко сказал.
— Рихтиг! Рихтиг! [29] Это старый.
29
Правильно! (нем.)
За ним согласились остальные охотники и приняли к сведению такой практический прием; а мне стало как-то неловко не только перед знаменитым натуралистом, но и перед товарищами, так что я покраснел до ушей. Это тотчас заметил Брем и, снова похлопав меня по плечу, что-то сказал по-немецки, чего я недослышал от неуместного волнения и конфузливости.
…Но вот лодка наша поворотилась по указанию Козлова направо, и мы въехали в устье крохотной речки Змейки. Летом она почти совсем пересыхает, так что водяной путь возможен по ней только в водополье. Берега ее поросли в некоторых пунктах редким лесом, кустами ольховника, черемушника и другими побережными растениями нашего края. Местами эта поросль так сплелась между собою ветвями, что всякому проезжающему приходится воевать с этим препятствием. Но это еще не так надоедает, как наносы из разного лесного хлама, которые набивает в речку большой водой. Тут одному или двум охотникам ничего не поделать и необходимо иногда работать нескольким, общими силами. Так случилось и с нами: два или три заноса мы едва проехали, особенно с устья речки; когда же пробрались далее, то, не встретив уже никаких препятствий, весело поплыли между кустами, как по зеленой аллее.