Бремя колокольчиков

Марков Алексей Викторович

Чайник засвистел, Глеб встал его заварить. Под ногой хрустнул мелкий осколок стекла разбитой об голову Андрея бутылки. Света продолжала.

– А я всё ждала, когда станет лучше. Ты всё обещал, призывал терпеть. А потом - всё вообще рухнуло... Девочка моя! Куда я без неё? Она любимая была...

– Не говори так, у тебя... у нас... ещё двое детей.

– Ну и что? А я без неё не могу? Понимаешь? Да что ты вообще когда- нибудь понимал, кроме своего богословия и церковного всего этого? Чем жил? Зачем семью завёл? Только для удовольствия? Потому что надо было?... ладно...

мне это всё уже не интересно теперь... Пусто всё и бесполезно... хотелось жизни нормальной, показалось на секунду, что с Андреем это возможно... что выход такой... а он тоже подонок самовлюблённый оказался...

Глеб, молча, налил ей и себе чай. Света продолжала, делая большие паузы.

– Всё я понимала про него - не дура! Хоть и книг лет десять уже не читала, кроме детских вслух... Но хотелось верить... Таблетки ещё эти... стимуляторы... Впрочем, не в них, конечно, дело... Да нет, я всё-таки дура, что не говори...

Она медленно встала, достала с полки пачку сигарет, зажигалку. Курить Света бросила при первой беременности. Пятнадцать лет спустя, когда заболела дочь, снова закурила. Глеб начал было что-то говорить, но жена его перебила.

– Только, не начинай опять про наше прошлое: Питер, Гаую и всё такое... Глупо и тошно об этом слушать... Хотя, я понимаю, что больше тебе сказать нечего... Ну, разве ещё что-нибудь христианско-утешительное мог бы, но это будет ещё пошлее...
– Она несколько раз глубоко затянулась и продолжила.
– Теперь я одна хочу... разобраться... стать снова собой... если смогу... И я тебя прошу: исчезни, а? Я серьёзно. Я понимаю, это твоя квартира, но... исчезни, будь хоть ты человеком...

– Меня отец Сергий в гости звал, мы созванивались сегодня... Я тогда с ночёвкой к нему... Потом поговорим ещё...

Он шёл по предновогодней Москве. Чистый падающий снег ощущался всей обнажённостью души, как будто падал прямо в неё, остужая боль...

«Но вот выпал снег, и я опять не знаю кто я», - всплыло в его голове.

Остановился, поднял лицо вверх, подставил его снежинкам. Конечно, что ему ещё остаётся? Туда, обратно в провинцию, где принимал сан. Дадут приход снова в деревне, наверное... и отец Глеб начнёт всё сначала... Это была хотя бы дорога, а не тупик. Значит надо идти по ней.

Снова вместе

Слепой не увидел, как море над лесом В стакане пылало у водки-реки,

А в лодке сидели два пьяных балбеса И в сторону леса по небу гребли.

Хвост и АукцЫон, «Слепой».

– Не, ну как ты можешь так ездить? Не в деревне ж теперь, тут менты, штрафы высокие, а в нашем положении чем их платить?

– Ты, Глеб, попом-то сколько? Лет десять уже? Или больше? А всё рассуждаешь, как алтарник-первогодка. Это кто ж батюшку штрафовать будет? У нас же полный набор магических инструментов, покруче, чем у Гарри Поттера.

– Не знаю, в Москве бывали случаи, что отцы попадали по-серьёзному... Да ты ведь и сам же только что влетел по самые не балуйся... А теперь снова, вон что

вытворяешь! И что, тебя ни разу не штрафовали здесь?

– Пытался один. Еду я на поздний жёлтый, как обычно, ещё сплошную пересёк по ходу, а он свистит. Я ему: «Я - батюшка!» А он мне: «А я - атеист! Тыщу гони!» Я, конечно, дал. Но не могу ж я так овчу заблудшую оставить. Я ему объяснил, что к чему - он мне двести рэ обратно. Я продолжил уже с погружением в отцов-пустынников, добродетель нестяжания и внезапную смерть грешника - он мне ещё триста отдаёт и заикаясь, так: «Е-е-е-зжай о- отсюда!». Ну, вот и приехали, - резюмировал отец Георгий, лихо разворачивая свой Жигуль у городского собора.

Пару месяцев назад, вернувшись в провинциальную епархию, в которой он когда-то принял священнический сан, и сидя в коридоре на приём к епископу, отец Глеб очень нервничал. Уже хотел уйти, куда глаза глядят, но вдруг увидел здесь же в епархиальном управлении старого приятеля, отца Г еоргия.

Оказалось, что он пьяный за рулём въехал в местного бизнесмена, и теперь проходил епитимью в кафедральном соборе. Так что Глеб даже обрадовался, когда, увидев его, наморщившийся и весьма строго и надменно державший себя владыка, поругавшись, сколько было положено, сказал, что пока направит москвича в городской собор без зарплаты в качестве епитимьи, а уж потом подумает, что с ним делать. Пусть без зарплаты - что-то попу всё равно перепадёт, зато со старым другом!

Войдя в алтарь, они подошли поздороваться с уже начавшим утреню отцом Валерием. Тот тоже не был в штате собора и так же без зарплаты проходил испытательный срок, перейдя из другой епархии.

– Ну, чё, отец, как процесс?
– спросил отец Георгий, надевая епитрахиль и собираясь вынимать просфоры.

– Да Азия проседает, не к добру это всё...
– ответил служащий священник, производя какие-то манипуляции с телефоном, лежащем на аналое.

– Я тя, вообще-то про службу, а не про твои ростовщические игры спросил.

– А что служба? Здесь всё по чину. Никаких изменений веками. Тишина и святость. Но на них не заработаешь...

– Эх, Валера, хороший ты парень, но погубит тебя это ростовщичество!
– назидал старший по возрасту и стажу отец Георгий.

– Ага, а тебя - алкоголь! Мне владыка приход нормальный в пригороде обещал скоро дать, а тя куда пошлют, ещё большой вопрос, аскет ты наш!

– Чё, прикупил местечко уже у владыченьки?
– не удержался отец Глеб, уже было пошедший на исповедь.

– Эх, ничего вы не понимаете в жизни, романтики! Иди уже покаяние принимай - народ заждался. Там и спрашивай, кто чем грешен!

Пошёл уже пятый месяц этого странного епитимийного служения. Отец Георгий по прежнему умел снискать народную любовь, несмотря на то, что перегар от него почти ежедневно исходил такой, что хоть свечки зажигай без спичек. Одна бабулька, из постоянных прихожан, приютила его у себя, а следом к ней перебрался и отец Глеб, оставив келью на пятерых в монастырском подворье, куда его поселили по благословению владыки.