Бремя колокольчиков
Шрифт:
Ни игумен, ни тем более я не решались что-то ответить, и старец продолжил:
– Бывает и надо кого по любви от служения остеречь, чтоб ни себе, ни людям не напортил, для того и каноны, а без любви канон, что газета: не почитать, а лишь в сортире листать, картинки с бабами да патриарха с президентами разглядывать. И что вы, отцы, скажете? Что людям больше по нраву любовь или правила?
– Сердца тянется к любви, а ум, руки к правилам, канонам.
– Решился ответить я.
– Верно, а почему?- Снова вопросил о. Пиндосий.
– Ну... Определенность нужна, почва под ногами, а иначе из чего исходить?
– Продолжил игумен.
– Так и есть, на небе удержаться не можем, нам и нужна почва. Но ежели одной землёй жить,
Опять замолчали.
– А может мне отказаться...от епископства? Наотрез...
– Махнул в воздухе широким рукавом рясы игумен.
– Можно было б, но ты ж не сможешь, - посмотрел на него в упор старец.
Я подумал было возразить как-то попытается кандидат в архиереи, или
что-нибудь про «послушание» выдать, но нет, опустил глаза в дощатый пол, и без показухи, изменившись даже в лице и голосом сказал:
– Помолись о мне, старче... И научи, как мне в епископстве... не отпасть? Не отлететь в гордости своей и...всём этом...
– Дам один совет, коль спросил. Ты дураков в иподьяконы и прислугу набери. Нет, не обычных церковных лизоблюдов, а настоящих: аутистов, даунов, олигофренов всяких, чтоб не розовощёкие мальчики вокруг тебя были, а такие, вот, когда с сопелькой, а когда со свечкой вместо дьяконских, в уличные двери выходили.
– Как же?...
– Даже привстал игумен, и хорошая борода не могла скрыть совсем уже человеческого, искреннего выражения его лица.
– А так! Кто из вас блаженства да преосвященства, ты или они?
Игумен ответить не решился и старец продолжил:
Вот и пусть себе ходят со свечами да дикириями, когда помочь им надо, приглядеть ласково, но и они тебе возлететь или о любви забыть не дадут, их бо есть Царство Небесное!...
Сны Рождества
Этот свет, падающий за стены старых домов, странно изменяет их цвет. Хотя, не в этом дело, это лишь картинка... А в чём? Зачем это обозначать. Надо просто идти куда глаза глядят и ощущать то, что раньше проявлялось в намёке, а теперь вдруг накрыло в такой полноте, что ещё бы немного и не выдержал, взлетел живым или мёртвым, что неважно... Надо же куда я вышел, это же Колизей там, внизу...
Владыка Орест полуоткрыл один глаз. Не хочется возвращаться из такого сна. Впрочем, это же не совсем сон, это воспоминание... Много лет назад юным семинаристом он и впрямь бродил одним ранним рождественским утром по вечному городу и чувствовал это... Надо же, как во сне можно вспомнить то, что и рассказать невозможно... Сколько ж лет назад это было? 35^0?...
– Хм, - произнёс владыка, вспомнив, что сегодня как раз 25 декабря, Рождество по новому стилю, день в день с той прогулкой... А что ж это за поездка была? Да какая-то по межцерковному общению, он в свите известного владыки-экумениста был. Помнится, тогда всё говорили о близости церквей, о необходимости объединения во Христе, в братской любви... Да, много было разговоров, сейчас другое время и другое надо говорить... В тот раз это было или нет( вот ведь память уже никуда), когда заезжали ещё в монастырёк Малых сестёр. Эти монахини имеют интересный устав, ездить по миру, работать на низкооплачиваемой работе и этим проповедовать Христа. И ведь так и живут, такие светящиеся, при них даже строгий русский митрополит стал как ребёнок.... А монастырь их, смешно, больше напоминал пионер-лагерь второго сорта, а рядом, по дороге к ним, был старинный, на месте казни ап. Павла...
– Хм...- ещё раз произнёс отдыхающий после службы в своих покоях архиерей, - Павел... Да, жаль он ушёл из епархии... Он единственный не осуждал за спиной владыку, со всеми его розовощёкими мальчиками, даже, как- казалось, сочувствовал ему... Да и вообще. Не осуждал, но и не лизоблюдствовал, ровно держался, честно и спокойно, без надменности и всей этой пустой говорильни.
Воспоминания
Дежпом, западенский хохол иеромонах Савелий, тогда таки поймал... Запугал будущёго архиерея до смерти, но потом предложил пойти из тёмного коридора в его келью, дабы не будить спящий семинаристов. В келье помощник инспектора смягчился. Рассказал, что он тоже был простым семинаристом и тоже понимает, но дисциплина должна быть. Потом предложил неожиданно выпить... Потом ещё, потом попросил сесть к нему на колени, стал шептать про одиночество, про то, что поможет... До этого, да и после, будущий
владыка не знал женщин. Так с мужчинами и пошло... хотя тот, первый раз было больно...
А этот Савелий потом, в конце перестройки уехал на родину, перешёл в греко-католики вроде бы и карьеру там сделал...
А поп, тот, да, непутёвый был. Болтал много, книги и идеи распространял, что сейчас не приветствуются... Хотя... не о том же ли говорили тогда, в Риме?... Другое время... Много на о. Анатолия стучали, владыка Орест знал, что много было и клеветы. Но парень явно выходил за флажки. Вольный дух, вольные разговоры на разные темы, об архиереях и их месте и власти в церкви много рассуждал, даже на проповедях говорил слишком вольные вещи. Вот и пришёл настоятель храма, где этот молодой смутьян служил, и принёс донос, что о. Анатолий отказался причастить больного и тот так и умер без покаяния. По глазам да и вообще из всего было видно, что врёт настоятель. Но дело надо было решать ради общего спокойствия, да и настоятель был надёжен во многих делах, не подводить же своих... Пришёл о. Анатолий на приём, он уже знал, что запрещён в служении. Можно было его не принимать, хотелось ли владыке видеть, как о. Анатолий будет умолять о помиловании? Наверное нет, хотя... Тот даже превзошёл ожидания епископа: плакал, умолял пожалеть его пятерых детей, больную жену. Стоящие на коленях мужчины владыку частенько возбуждали, но не в этот раз... Брезгливости вл. Орест тоже не чувствовал, не чувствовал ничего, только частью механизма немного ощущал, и этот механизм был не он, но было то, чему он служит, или просто работает... неважно. О. Анатолий тоже часть этого механизма и если хочет остаться, он должен это понять, предупреждали его не раз, без наказания он не понимал. Кто ж теперь виноват?
За о. Анатолия просили многие, младшее духовенство, миряне, местные деятели культуры всякие, но от этого решение владыки было лишь твёрже, чтобы прекратить, он даже объявил, что теперь рассматривает вопрос уже не просто о запрещении в служении, но и о снятии с о. Анатолия сана. Тогда пришёл просить и о. Павел. Владыку всё это уже очень раздражало. Он впервые попытался наорать на о. Павла, но как-то не смог долго гневаться на подчинённого, хотя в этом владыка Орест был более чем опытен. Взгляд деревенского священника, когда-то офицера, остановил поток архиерейской безапелляционности.
– Владыка! Вы же умеете любить. Я знаю, умеете... Вот и о. Анатолий любит своих детей, его любят прихожане, а что может быть важнее любви?
Архиерей остолбенел. Краска бросилась в его лицо. В голове картинкой всплыл любимый Витенька. Вл. Орест уж давно не путался ни с кем, не искал молодых любовников среди церковных мальчиков, многие ему нравились, но он оставил это. А к Витеньке он и впрямь привязался, хотя знал, что тот гулящий и не бескорыстный, и кроме владыки есть у него и другие, но с ним было хорошо и уютно, совсем не одиноко, может именно потому, что Витя не зависел от него и ничего особенного не ждал и не требовал, был лёгок, обворожителен в радости, прекрасен в грусти...