Бретёр
Шрифт:
Мурин был не в настроении пикироваться:
— Поезжай в крепость. Надо расспросить Прошина об убитой девке.
— Колобок?! Это так ее звали?
Прошин поморгал, точно глазные яблоки были сцеплены с умственным механизмом и одно движение помогало завести другое. Но сейчас не особенно помогло.
— Да нечего мне о ней сказать…
Прошин сидел, сгорбившись, на застланной серым суконным одеялом арестантской койке. Локти на коленях, пальцы переплетены. Мурин привалился в углу спиной к шершавой стене,
— Ты что, не завтракал?
— А?.. Что?
Прошин отмахнулся, как будто не вполне понял, о чем его спросили, еще поморгал:
— Так это ее… я убил?
— Так ты ее знал?
Он расцепил руки, сложил ковшом и спрятался в него лицом, прикрыл глаза:
— О Господи.
— Ты что, и этого не помнишь?
Прошин помотал головой:
— Знал.
Мурин почувствовал, что теряет терпение:
— В смысле — еб?
Прошин опять помотал головой:
— Я… не помню. Нет. Не еб.
— Ты ж только что не был уверен.
— А теперь уверен.
— Ты ж утверждаешь, что ничего не помнишь.
— Не помню. А тут уверен.
— С чего вдруг?
Прошин даже приподнялся:
— Никогда! Ни в страшном сне!
— «В страшном», — передразнил Мурин. — Как говорится, не бывает страшных баб, бывает мало водки. А ты, друг мой, в ту ночь так нажрался, что мог броситься и на мышиную нору.
— Нет, так нажраться я не мог.
Мурина удивила его категоричность.
— Так ты хоть что-то помнишь или нет?
Но Прошин опять только помотал головой:
— Не помню. Ничего.
Мурин стиснул зубы, чтобы не наброситься. Прошин глядел доверчиво:
— …Но есть внутреннее чувство. Не было у меня с ней ничего. Я уверен!
Мурин выругался.
— Объяснить не могу. — Прошин взмолился: — Не спрашивай. Убил или нет — я не знаю. А что не еб я ее — это точно. Не знаю почему. Знаю, и все. Уверен. Почему — не знаю. Не помню.
Мурин схватился за лоб.
— Уф, я сам так скоро с ума сойду. То ты знаешь, то не знаешь. То помнишь, то не помнишь… Ладно.
— Я ее не еб. Это точно. Хоть убей.
— Хорошо. Не еб. Так пока и оставим.
Мурин отлепился от стены. От движения сложенный листок выскользнул из-за отворота, спланировал на пол. Прошин суетливо подцепил его, протянул. Мурин запихал записку Ипполита себе в рукав. Она вдруг подала ему идею: о человеке многое можно сказать по бумагам, которые он о себе оставляет. Где был, с кем, когда, по какому поводу.
— Вот что. Позволь мне посмотреть твои бумаги…
Прошин заморгал:
— Какие? Да я писать не мастак. Что ты думаешь отыскать
— Сам не знаю. Вексель, счет, записка, письмо, расписка… У меня тоже вот — чувство. Вдруг найдется что-то, что прольет хоть какой-то свет на всю эту историю, что-то подскажет.
Прошин пожал плечами:
— Конечно. Скажи тетушке… Нет, сестрице лучше скажи, объясни как есть…
Мысль еще раз встретиться с мадемуазель Прошиной не наполнила Мурина восторгом.
— Вот еще… Сестрицу-то зачем беспокоить? С какой стати? Справлюсь!
Прошин схватил его за руку — глаза его повлажнели:
— Справься, Мурин. Умоляю. Справься.
Мурин похлопал другой рукой сверху, но слов не нашел. Только хмыкнул. Выпустил руку Прошина. Шагнул, запнулся о что-то мягкое, чуть не полетел с криком «Бля!», но Прошин успел его поймать в объятия и выровнять.
— Бля… — у Мурина запоздало заколотилось сердце. — Тут у тебя убиться недолго.
— А, это платье мое грязное. Извини. Сейчас. — Прошин пнул узел с пути. В узенькой камере вариантов было немного.
Мурин попытался подбодрить его шуткой:
— Гляжу, обслуживание тут в номерах — так себе. Стирку не дождешься.
Прошин нервно хохотнул. Стал ногой заталкивать под койку. Мурин наклонился, схватил узел:
— Давай заберу. Пока кто-нибудь башку тут себе не разбил.
Выйдя из камеры Прошина, Мурин притворил дверь. Она была не заперта. Первые страсти улеглись, все вспомнили, что Прошин был, по общему разумению, то, что у англичан называется «джентльмен»: не предполагалось, что он способен на такой бесчестный поступок, как побег из тюрьмы.
Караульного Мурин нашел в чисто выметенной комнатке у самого выхода. Она почти не отличалась от той, в которой держали Прошина. Разве была попросторнее или казалась такой от того лишь, что в ней не было кровати. И еще решетки на окне не было. На подоконнике стояла клетка с канарейкой. Караульный кормил птичку. Просовывал крошки между прутьями и посвистывал, с головой уйдя в это идиллическое занятие, столь несовместимое с его мрачным ремеслом. Мурин прочистил горло. Караульный вздрогнул, уронил крошку, птица с шорохом порхнула, задев прутья. Караульный вытянулся во фрунт, обозначив, что полностью перешел к своей официальной ипостаси.
— Развели тут свинарник. — Мурин бросил узел на пол. — Что здесь тебе, каторжник, что ли? Здесь дворянин и офицер. Изволь прибрать.
На лице у того появилось умоляющее выражение.
— Видите ли, ваш блародие…
— Что? — сдвинул брови Мурин. — Исполняй немедленно!
Тот не двинулся и вдруг перешел на шепот:
— Ваш блародие. Да я б… Не приказано.
— Что ты мелешь? В комнате свинство. Завтрак не подан! Святым духом, по-твоему, офицеру питаться?
— Да ведь…