Бриджит Джонс: грани разумного
Шрифт:
– А теперь пойдём. Надо подумать, что делать дальше. Побеседую-ка я с этим парнем, детективом, задам ему взбучку. Это ни на что не похоже – с пятницы и до сих пор тот безобразник на свободе! Имели ведь массу времени, чтобы его поймать! Чем они занимались – плевали в потолок? О, не волнуйся, я знаю, как надо обращаться с полицией. Хочешь – поживи у нас. Но я считаю, тебе надо остаться у Марка.
– Мам, я безнадёжна в смысле мужчин.
– Чепуха, дорогая! Честное слово, неудивительно, что у вас, девушек, нет бойфрендов! Строите из себя этаких звёздочек высшего
Через десять минут я сидела в белой комнате (прямо как у Марка Дарси), в белом халате и с белым полотенцем на голове, вокруг свёртки разноцветных тканей, мама и ещё кто-то, по имени Мэри.
– Ну, не знаю! – восклицала мама. – Бродишь одна, беспокоишься из-за всех этих теорий… попробуй ярко-вишнёвый, Мэри.
– Не во мне дело, тут социальная тенденция, – с важным видом возразила я. – Женщины остаются одинокими, потому что могут себя обеспечить и хотят делать карьеру. А потом, когда становятся старше, мужчины ведь как: мы невосполнимо отстали от жизни, перезрели, подавай им помоложе.
– Честное слово, дорогая, – «перезрели»! Что же, они считают вас чем-то вроде упаковок с протухшим творогом?! Глупости, дорогая, киношный идиотизм!
– Ну, не скажи…
– Фрр, «перезрели»!.. Пусть воображают, что им нужна какая-нибудь молоденькая пышка, – да ничего подобного! Хороший друг им нужен. Как насчёт Роджера или как там его… ну, который ушёл от Одри к секретарше? Конечно же, та оказалась глупышкой. Через полгода он умолял Одри вернуться, но она отказалась!
– Но, мам…
– Саманта её звали. Глупа как пробка. А Джин Доусон, которая была замужем за Биллом, – знаешь Доусонов, он мясник: когда Билл умер, она вышла замуж за мальчика в два раза моложе её, и как он ей предан. А ведь Билл не оставил особого наследства, на мясе много денег не сделаешь.
– Но если ты феминистка, тебе не нужен…
– Вот что самое глупое в феминизме, дорогая. У кого есть хоть чуточку мозгов, понимает, что мы высшая раса, и только негры в джунглях…
– Мама!
– …Считают, что, когда вышли на пенсию, могут сидеть развалясь и не делать ничего по дому. Так, посмотри вот это, Мэри.
– Мне больше нравится коралловый, – обиженно откликнулась Мэри.
– Да, точно, – проговорила я сквозь аквамариновую завесу. – Ты жертвуешь работой, а потом тебе приходится мотаться по магазинам, – что поделаешь, они-то не желают!
– Ну не знаю! У вас у всех какая-то глупая идея – заполучить в дом Индиану Джонса, который будет загружать посуду в мойку. Их надо приучать! Когда я только вышла замуж, папа каждый вечер ходил в «Бридж-клаб» – каждый вечер! Да ещё курил!
«Бедный папа», – думала я, пока Мэри прикидывала в зеркале, к лицу ли мне бледно-розовое, а мама совала ей в руки нечто пурпурное.
– Мужчины не желают, чтобы их поучали! – заявила я. – Им надо, чтобы женщина была недоступна, и чтобы они могли её преследовать, и чтобы…
Мама глубоко
– Какой смысл, что мы с папой неделями водили тебя в воскресную школу, если ты сама не знаешь, что тебе во благо. Просто реши, что, по-твоему, для тебя правильно, возвращайся к Марку и…
– Не получится, Пэм. Она Зима.
– Она Весна, или я – ведро с грушами, говорю тебе! Так вот, возвращайся в дом Марка…
– Но это ужасно. Мы ведём себя друг с другом вежливо, формально, и я что-то вроде половой тряпки…
– Что ж, как раз сейчас мы это улаживаем, дорогая, – выбираем тебе цвета. Но вообще-то, совершенно неважно, вроде ты там чего-то, да, Мэри? Просто надо быть настоящей.
– Вот это правильно! – просияла Мэри – она была размером с огромный куст.
– «Настоящей»? – удивилась я.
– О, знаешь, дорогая, – как Вельветовый Кролик! Помнишь – твоя любимая книга, Юна тебе читала, когда у нас с папой была проблема с браком. Ну вот, посмотри!
– Знаешь, а ведь ты права, Пэм! – Мэри отступила в сторону с изумлённым видом. – Она Весна.
– Ну я же говорила!
– Говорила, Пэм, а я настаивала на Зиме. Тем более ты права!
9 сентября, вторник
2.00. В постели, одна, всё ещё в доме Марка Дарси. Мне кажется, теперь вся жизнь моя пройдёт в абсолютно белых комнатах. По дороге из «Дебенхемс» я потерялась. Получилось глупо; я сказала полицейскому, что меня с детства учили: если потеряешься, спроси у полицейского. Но он почему-то не оценил юмор. Когда наконец я вернулась, снова провалилась в сонный обморок; проснулась в полночь и обнаружила, что в доме темно, а дверь в спальню Марка Дарси закрыта.
Пойти вниз, приготовить чай и посмотреть на кухне телевизор? А если Марка нет, он с кем-то гуляет и приведёт её домой, а тут я – пью чай, как сумасшедшая тётка мистера Рочестера?
Всё вспоминаю мамины слова – надо быть настоящей – и книжку про Вельветового Кролика (хотя, по правде сказать, именно в этом доме у меня уже достаточно проблем с кроликами). Мама утверждает, что это была моя любимая книжка (сама я не помню): о том, что у маленьких детей есть одна игрушка, которую они любят больше всех других; пусть мех стирается и обвисает, ручки-ножки отрываются, – всё равно она самая красивая в мире и немыслимо с ней расстаться.
– Вот так же и когда люди истинно любят друг друга, – шептала мне мама в лифте в «Дебенхемс», будто раскрывая ужасающий, постыдный секрет. – Но дело всё в том, дорогая, что этого не происходит, если игрушка с острыми углами – урони, и разобьётся – или сделана из этой глупой, недолговечной синтетики. Надо быть смелой и не скрывать от другого, кто ты есть и что ты чувствуешь.
Лифт остановился возле отдела с принадлежностями для ванн.
– Уфф! Ну что ж, это было забавно, правда?! – прощебетала мама, резко сменив тон: в лифт втиснулись три дамы, в ярких блузках, с девяносто двумя пакетами, и встали вокруг нас. – Видишь, я знала, что ты Весна.