Бригантина, 69–70
Шрифт:
— Володя, я в общем представляю себе, в чем заключаются ваши функции начальника станции. По сути, вы руководите небольшим научным институтом, которому предстоит стать большим. Здесь более или менее все ясно. А чем вы сами занимаетесь? Как исследователь, разумеется.
— Вы что-нибудь слышали о диатомовых водорослях?
— Только то, что они везде есть.
— Тогда я расскажу вам подробней…
Здесь и начинается баллада диатомовых водорослей.
Они действительно встречаются повсеместно, в любом, даже самом маленьком водоеме. Слизь на камнях и водорослях, скользкий налет на днище судна и сваях — все это диатомы. Простейшая живая клетка, защищенная кремниевыми створками с идеальной
Что в сравнении с ними вся современная архитектура, все кольца и броши ювелиров! Это плоские чечевицы и строгие эллипсоиды, необыкновенные воздушные арки и топологические поверхности высших порядков, купола, которые и не снились Фрэнку Ллойду Райту, ажурные чаши и трубчатые спирали, о которых даже не догадывается Оскар Нимейер, города будущего, так удивительно смело сложенные из правильных ячеек, что Ле Корбюзье мог бы просто перенести их на синьку в пропорциональном масштабе.
— Вот как выглядят снимки диатомей.
— Если бы я не был биологом, я бы стал архитектором, — сказал Володя, когда мы листали альбом с фотографиями препаратов.
Снимки были наклеены лишь на одной стороне листа. Я переворачивал страницу за страницей. И все чаще мне стали попадаться карандашные наброски на чистой стороне. По ним можно было проследить всю эволюцию бунгало. От первого замысла и фантастической программы-максимум до тщательно разработанных чертежей того самого милого домика из дерева и стекла, который янтарной капелькой повис над голубым полукругом бухты.
В Володином альбоме собрано и описано около четырехсот видов диатомовых Японского моря. Это колоссальный научный труд, который выйдет когда-нибудь в виде солидной монографии. Но творчество неотделимо и от чисто механической работы. Исследователь не только отыскивает новое, уравнивает, анализирует, сопоставляет, он еще и возится с микроскопом, меняет стеклышки на предметном столике и нажимает кнопку спускового тросика, укрепленного на окуляре фотоаппарата «Зениг». А потом он вырезает из отпечатанных фотографий нужный объект и приклеивает его на страницу альбома. Одни, тихо посвистывая, думают в такие минуты о футболе или рыбной ловле, другие рассказывают анекдоты или спорят по поводу аксеновской «Бочкотары», Володя разрабатывал проект бунгало.
— Я хочу, чтобы на месте палаток появились коттеджи и бунгало, подходящие к нашим зеленым сопкам, дубам с плоской кроной и синей бухте. Наиболее интересные по архитектуре образцы диатомей я беру на заметку. Это пригодится, когда мы развернем здесь большое строительство. Если вам попадется книга по японской архитектуре, пришлите, пожалуйста.
Сверкают простотой и математической изощренностью форм диатомеи под микроскопом. Живые драгоценные ожерелья, браслеты и диадемы. Если у жены Нептуна есть свой придворный ювелир, то оному можно лишь позавидовать. Милость повелительницы всегда пребудет с ним.
— Как называется ваша специальность — микробиолог изящных искусств или диатомист?
— Альголог, или водорослевед, — отвечает Володя.
Диатомеи двигаются по принципу танковой гусеницы. Оказывается, живая природа предусмотрела и такой вариант. Вообще изощренность эволюции, ее изысканное эстетство порой прямо обескураживают. Все, что выдумал человеческий гений, давно уже разработано на испытательских полигонах природы. Впрочем, человек — это тоже часть природы, звено в одной из ее эволюционных цепей. Лишь эта банальная истина утешает исследователя, созерцающего постоянное торжество великого и слепого соперника. Слепого? Как знать… Может быть, нам лишь кажется, что у природы нет конечных целей. Мы прошли лишь ничтожный участок бесконечного пути, но судим уже
Диатомеи — важнейшая составная часть органического вещества моря, первый, начальный цикл грандиозной пищевой цепи. Они дают пищу зоопланктону, который является основной пищей рыб и китов. Но, умирая, гиганты моря и его карлики становятся кормом диатомей. Это замкнутый цикл. Диатомеи с большим на то основанием, чем кто-либо другой, могут сказать, что хорошо смеется тот, кто смеется последним.
Весной и осенью они переживают взрывы жизни, которые отражаются на всех обитателях моря. Это важнейший момент, от которого во многом зависят урожаи океанской целины. Но изучены диатомеи очень мало. Только в Черном и Баренцевом морях удалось кое-что сделать в этом отношении, литораль же Японского моря — девственный лес альгологии. Только в южной части залива Посьета Володя выделил четыреста видов.
По-настоящему продуманный экономический подход к океану должен начинаться с диатомовых водорослей. Это же корм для рыбьей молоди и ракообразных.
Любопытно, что слизь диатомовых могла бы значительно увеличить скорость судов по меньшей мере в два раза. Она сродни той слизи, которая покрывает тело дельфина, этого пелагического рекордсмена, который шутя обгоняет самые быстрые катера.
— А почему бы вам не покрыть этой слизью ваш бот? — как-то пошутил я. — А то стоит он себе у пирса и обрастает ракушкой.
— В этом самом обрастании вся загвоздка! Ужасно проклятая штука. Американцы выпустили патентованную краску для судов. Стоила она бешеные деньги, но зато резко уменьшала обрастание. А меньше обрастание, меньше расход топлива, выше скорость. Прямая экономическая выгода. Капитаны стали брать эту краску, тем более что фирма давала гарантию на один месяц. Все было хорошо. Но в Гонконге одно судно обросло в течение этого гарантийного месяца еще сильнее, чем суда с обычной покраской. Оказалось, что там живет вид диатомей, которым патентованная краска пришлась по вкусу. Если бы можно было остановить обрастание на стадии слизи… Но, боюсь, тут ничего не получится. Это тоже стадийный и необратимый процесс. Сначала бактерии создают тонкую пленку, потом на ней развиваются водоросли, выделяющие слизь, а там уж и ракушки поселяются. Кстати, даже киты обрастают диатомовыми. По виду водорослей можно узнать, где плавал кит. Да что там кит! Стоит только залезть в море, как тебя тут же облепят диатомы. Мы этого, конечно, не замечаем. Я как-то вылез из воды и для интереса скребнул себя стеклышком в разных местах. Потом поместил стеклышко под микроскоп. Столько диатом! Причем разных! Попался даже один новый вид… Жаль, мало приходится сейчас этим заниматься. Снабжение всякое. Новый дом под лаборатории строим… А выдается свободная минутка, бегу в главную свою лабораторию — вы ее видели рядом со столовой, — в столярную. Ребята сейчас палатки себе строят. Надо помочь сделать деревянный настил, чтобы не заливало в дожди. Обычно сами сколачивают, но выходит вкривь и вкось. А у меня опыт как-никак. Хоть доски им как следует обстругаю на электрорубанке.
— Я видел, как Валерий Фаворов таскает доски на голове. Точно муравей соломину. Целый день носил. Титанический труд, И ведь все в гору. Зачем он строит на самой вершине?
— Облюбовал местечко, значит. У нас строят где хотят. Можно даже каждому отдельную сопку отвести. Места хватит.
— Но это же чертовски трудно — носить доски на такую высоту.
— Зато ему потом будет хорошо. Мы вот с вами, идя в столовую, каждый раз лезем на сопку, а он пройдет по седловине и сразу спустится прямо на кухонный двор. И живет выше всех. Чем плохо? Ради этого стоит претерпеть. Ему ведь придется сколачивать настил прямо на месте. Такую же махину на сопку не утащишь.