Бриллианты безымянной реки
Шрифт:
– What happened? [7] – спросила Канкасова, присев рядом со мной на диванчик для посетителей.
– Я искал человека… такой скользкий тип… говорит, как пишет…
– What does he say? [8]
– Ерунду… то есть правду… мой жестокий информатор…
– Если жестокий, то он тебе не нужен. Особенно сейчас.
Несмотря на ветреность, Аннушка порой говорила разумные вещи, но в тот момент отчаяние так затмило мой разум, что я её не услышал.
7
Что случилось? (англ.)
8
Что говорит? (англ.)
– Я хотел заставить его ещё раз повторить сказанное в лицо моему отцу… то есть Цейхмистеру. Пусть выступит в большом кабинете, стоя на красной ковровой дорожке, устилающей глянцевый паркет лицом к столу из полированного дуба, спиной к двери…
– Ты и сам говоришь, как пишешь! – улыбнулась Аннушка.
– Ты – ослепительно красивая женщина, но отвратительная секретарша.
– Почему? Разве можно быть плохой секретаршей?
– Ты обязана знать всех в учреждении, а ты не знаешь, что это за скользкий тип.
– Кто?
– Вот опять! Я говорю о моём жестоком информаторе!
Прозрачные глаза Канкасовой увлажнились. Она сжала мою ладонь своими маленькими ручками, а я засмотрелся на неё. Русские женщины обладают замечательным свойством отложенного увядания. Вот Канкасова, к примеру, в свои тридцать два года красотой и свежестью ничем не уступает моим сокурсницам, большинство которых на десяток лет моложе неё. Глянцевая кожа, волосок к волоску, ровные брови, нежные очертания губ, изящные прядки на идеальном лбу – Анна больше похожа на артистку кино, чем на секретаря. Наглухо, до подбородка застёгнутая, идеально белая блузка, чёрная, скрывающая колени юбка, простые туфли – в скромной, предназначенной для работы, одежде Канкасова выглядит довольно аскетично, но я-то знаю её другой! Аннушка, Аня, Анюта. Сколько суффиксов для изъяснения нежности есть в русском языке! Всё ещё непослушными пальцами я расстегнул несколько верхних пуговиц на её блузке.
– Не стоит! – Канкасова закрыла ладонью грудь. – Скоро совещание у Клавдия Васильевича закончится, и все выйдут сюда. Гришкевич опять будет трепаться битый час… – Она забавно сморщила носик. – Приходи ближе к вечеру. К шестнадцати часам папа уедет в главк. Тогда мы сможем закрыться и…
– Кого ты называешь «папой»? Цейхмистера?
– Какая муха тебя укусила? Клавдий Васильевич много для меня сделал, и он твой отец. Я уже десяток лет называю его папой. Forgot? [9]
9
Забыл?(англ.)
– Цейхмистер не отец мне. Мой отец – Гамлет Тер-Оганян.
– И ты намерен что-то с этим делать?
– Буду искать своего отца. Настоящего отца!
– How? Where? [10]
– Об этом скажет мне Цейхмистер. Он хоть и мерзавец, но скажет. Иначе… Иначе я напишу в партком!
– Тише!
Я не понял, как Канкасова придвинулась, но объятие её оказалось крепким, а дыхание так сладко пахло ванилью, что я сразу забыл о Цейхмистере. Канкасова водила тёплой ладонью по моей спине вверх и вниз вдоль позвоночника, приговаривая заговорщицким шепотом:
10
Как? Где? (англ.)
– Тут такая хитрая конструкция кругом… Мы с тобой не слышим, что говорят за этой дверью, в кабинете, но дядя Клава может слышать всё, что происходит в приёмной. Поэтому прошу: keep your voice down [11] …
Я отвечал в унисон её интонации так же шепотом. Я рассказал о странной встрече в курилке, о мучительных для меня откровениях неизвестного человека с ускользающим взглядом, о своей страсти к родному отцу, внезапной и иррациональной.
– Ничего нет странного, если человек любит своего отца, – отвечала Канкасова. – У дяди Клавы в подсобке есть хороший коньяк. Выпей одну рюмку. It will make you feel better. [12] Ты читаешь какую-то там «Оттепель», но всё, что писано там, не про меня. Я живу по Ремарку. Remember? [13] Жизнь между двумя войнами. Decadence complete [14] . Наслаждайся сегодняшним моментом, пока за твоим окном не поднялся в небо ядерный гриб.
11
Говори потише (англ.).
12
Тебе станет легче (англ.).
13
Понял? (англ.)
14
Полный декаданс (англ.).
– Ты же знаешь, Анна, я не пью. Совсем не пью. Не нравится мне ощущение эдакой размазни. Туман в голове, а потом похмелье. Что может быть гаже?
Канкасова отскочила внезапно, оттолкнув меня с такой силой, что я пребольно ударился копчиком об угол её рабочего стола.
В тот же миг дверь, ведущая в кабинет Цейхмистера, распахнулась, и оттуда повалил народ – руководители лабораторий и заведующие секторами «Гидропроекта» шествовали мимо нас, неся на лицах выражения разной степени озабоченности. Некоторые улыбались Анне, и каждый пожимал мою руку. Последним в приёмную вышел сам Клавдий Васильевич Цейхмистер.
– Гамлет, ты? По делу? – спросил он, скользнув по моему лицу таким же озабоченным, как у его подчинённых, взглядом. – Предлагаю переговорить позже, а ещё лучше – дома… Анна!
Высокомерно-покровительственный жест пальчиком – Цейхмистер приглашает сотрудника института – а секретарь тоже сотрудник! – зайти в кабинет. Какая гадость! Я удержал Канкасову:
– Сначала я, потом она!
– С каких это пор ты распоряжаешься? Анна… – Ещё один приглашающий жест, на этот раз более энергичный.
– Мне надо поговорить с тобой о доносе, который ты написал на моего отца в 1949 году.
Я старался говорить твёрдо, громко и отчётливо произнося каждое слово, и я достиг своей цели. Канкасова ахнула, спрятала лицо в ладонях. Низкорослый и толстенький заведующий сектором кибернетики, по неясным причинам всё ещё отиравшийся в приёмной, опрометью выскочил в коридор.
Ни слова не произнеся в ответ, Цейхмистер скрылся в собственном кабинете, со стуком прикрыв за собой обе двери. Я обернулся к Канкасовой.
– Ни один мускул на его лице не дрогнул. Ты видела?
Канкасова покачала головой:
– А по-моему, он расстроился. Не стоило так кричать. Выпей коньяку и иди домой…
– Я должен выяснить всё о моём отце!
– Какая муха тебя укусила? – повторила она тоном, полным искреннего отчаяния. – Твой отец – дядя Клава, и сейчас, только что, ты его ужасно обидел.
Она попыталась меня обнять. Я отстранился. Она настаивала. Пришлось уступить. Она повлекла меня в подсобку.
Забавная женщина эта Канкасова! Меня восхищает её страсть ко всяческим, порой рискованным, эскападам. Я знаю, многие в «Гидропроекте» не одобряют разбитную дочку влиятельного отца. Действительно, Канкасовой позволено много такого, что недоступно другим. В то время как женщины её возраста уже обзавелись собственными семьями и растят детей, Канкасова большую часть свободного от секретарских занятий времени пропадает на вечеринках, близка к богемным, артистическим кругам. Возраст придаёт Канкасовой некий не доступный молоденьким девушкам несоветский шарм. Она всегда изысканно одета и владеет множеством не доступных моим юным сокурсницам женских уловок. Она отважна и умеет превратить рутину в веселье, а печаль в забаву. С молчаливого одобрения Канкасовых и Цейхмистеров Анна увлеклась мною, и теперь я присутствую на вечеринках, модных выставках и богемных квартирниках в качестве её карманной собачонки. Канкасова хороша не только красотой, но и своей открытостью. Однако открытость её носит, так сказать, избирательный характер. Она так же, как и её отец и Цейхмистер, крутит какие-то делишки. Работа секретарём – это просто прикрытие для более важных занятий. Но что это за занятия – мне невдомёк. Меня не посвящают в серьёзные дела, в то время как я, Гамлет Тер-Оганян и не имею ни малейшего желания становиться игрушкой взбалмошной дивы.