Британская империя
Шрифт:
Любопытно, что в это же время в России набирает силу движение против крепостничества. На протяжении XVIII века оно, как и африканская работорговля, было вполне рентабельным и способствовало бурному развитию товарного производства как в области сельского хозяйства, так и в промышленности, но в XIX столетии превратилось в фактор торможения. Наиболее четко эта мысль проводится лифляндским помещиком Меркелем, приславшим свою работу в Вольное экономическое общество в 1812 году. Кроме обычных доводов, что наемный работник более старателен, так как, чтобы «всегда иметь работу и получать за нее хорошую плату, будет работать так хорошо и скоро, как только сможет», Меркель приводит и такой аргумент: «Обрабатывание земель собственными крестьянами не обходится помещику без всякой платы, ибо он за то доставляет им все содержание через отведенную им землю, которую они обрабатывают руками, помещику принадлежащими». Автор этих строк был не слишком похож на бескорыстного радетеля за народное счастье, однако, как видим, стоял за отмену крепостного права.
Как раз в то же время,
Участники Венского конгресса приняли предложение Англии, и лихие капитаны, гонявшие через Атлантику корабли с битком набитыми трюмами, оказались вне закона. Однако речь шла исключительно о вывозе рабов из Африки. Внутреннюю работорговлю в колониях и тем более сам институт рабства никто не отменял. Аналогично в России в этот период никто не отменял крепостного права, но уже в царствование Александра I (то есть до 1825 года) были предприняты шаги к будущему упразднению этого института (закон о свободных землепашцах, освобождение крестьян в ряде губерний и т. д.).
Экономическая целесообразность рабовладения окончательно отпала в Британской Вест-Индии в 30-е годы XIX столетия, и тогда же это положение вещей было закреплено законодательно. На местных плантациях теперь трудились вольнонаемные рабочие, причем их этнический состав был очень пестрым. Правда, условия «вольного найма» этих неграмотных людей иногда не слишком отличались от обычной работорговли. Впрочем, бывало по-разному. Южные американские штаты обеспечивали себя рабами за счет внутренних ресурсов, и такой вид предпринимательской деятельности, как разведение рабов на продажу, был здесь довольно обычным. Что до Латинской Америки, то здесь потребность ввоза африканских рабов была по-прежнему велика. Поэтому деятельность африканских работорговцев продолжалась нелегально, а естественным следствием запрета стало падение закупочных цен в Африке и головокружительный их взлет в Новом Свете, что увеличивало прибыли. Кроме того, рабов продолжали вывозить из Черной Африки на Восток и в Северную Африку. Одним из главных потребителей оставалась Османская империя. Несмотря на решение Венского конгресса, в XIX веке из Черной Африки было вывезено около 4 млн рабов, по некоторым данным, больше чем в XVII столетии, когда этот бизнес был легальным. Но английское правительство уже не имело к этому никакого отношения. Оно действительно добросовестно боролось с работорговлей, хотя кое-кто из подданных британской короны и сетовал на упускаемые возможности. Эти недовольные не отличались дальновидностью. Выгоды были кратковременными и, в конечном счете, способствовали застою в экономике. Будущее явно было за вольнонаемным трудом, наиболее энергичная и перспективная часть нации это понимала и больше не видела смысла мараться о работорговлю. В населении Черной Африки теперь видели рынок вольнонаемной дешевой рабочей силы, а также потребителей европейских товаров. «На Конго живут сорок миллионов человек, и ткачи Манчестера только и ждут, чтобы одеть их. Плавильные печи Бирмингема рдеют раскаленным металлом, из которого можно сделать для них железную утварь и безделушки для украшения их темных тел, а посланники Христа жаждут обратить их, бедных темных язычников, в Христову веру» – такую речь произнес в 1884 году журналист и исследователь Африки Генри Мортон Стэнли перед Манчестерской торговой палатой.
О суданских работорговцах, махдистах и европейских колонизаторах
Отношения английского государства с африканской работорговлей во второй половине XIX века очень ярко иллюстрирует история Судана. К началу XIX столетия земли в верхнем течении Нила, к югу от Египта, составившие позже государство Судан, представляли собой совокупность княжеств и племенных территорий, обитатели большей части которых, частично исламизированные, в лучшем случае находились на стадии возникновения феодального строя. Два наиболее богатых суданских княжества – Сеннар и Дарфур, правда, вели довольно активную торговлю с северным соседом, Египтом. Из глубины континента они доставляли к берегам Средиземного и Красного морей слоновую кость, страусиные перья и черных рабов, которых либо добывали путем набегов на суданские деревни, либо забирали из этих деревень за долги, в соответствии с текущим политическим и экономическим моментом. Невольники составляли 20 % общей стоимости экспорта Сеннара и 67 % экспорта Дарфура. Это последнее княжество было расположено дальше от побережья и транспортных артерий (Белого и Голубого Нила) и вследствие этого более богато «охотничьими угодьями».
В 1820–1822 годах суданские земли были захвачены египтянами. Формально Египет в то время был частью Османской империи, хотя и пользовался значительной автономией. Таким образом, и Судан превратился в одну из турецких колоний. Поначалу египетское (или турецкое) владычество не вызвало особого негодования. Многие укрепления добровольно сдались завоевателям,
Если поначалу завоеватели почти не встречали в Судане серьезного сопротивления, то вскоре начались восстания. Надо сказать, что застрельщиком беспорядков далеко не всегда выступал обездоленный народ. Нередко начинали мутить воду местные олигархи от работорговли. Проблема раздела прибылей от этого весьма доходного бизнеса являлась центральной проблемой суданской политики. Довольно животрепещущим был вопрос о том, должна ли работорговля оставаться монополией государства или к этой отрасли экономики следует допустить частных предпринимателей. Не обошлось и без парадоксов. Ряд историков называли суданских политиков, ратовавших за демонополизацию работорговли, «либералами», а требовавших запретить этот почтенный бизнес – «консерваторами». И в этом есть своя логика: ведь первые пытались, пусть и опосредованно, интегрировать Судан в мировую капиталистическую экономику и добивались свободы предпринимательства, а вторые обращали свой взор назад – к родоплеменному укладу.
Образ новых властителей как защитников от засилья европейцев тоже не очень-то складывался. Во-первых, среди занимавших высшие административные должности «турок» на самом деле кого только не было. Были черкесы, албанцы, левантийцы, исламинизированные (и не очень) греки и славяне. Ко второй половине XIX века многие из них успели основательно вестернизироваться, и культурный разрыв с африканскими мусульманами был изрядный. Во-вторых, именно при турках в верховья Нила в невиданном ранее количестве хлынули настоящие европейцы: англичане, немцы, французы, русские, поляки, итальянцы. Наряду с интенсивным ограблением Судана османо-египетский колониальный режим предпринимал слабые попытки его модернизации. В 1970-е годы на севере страны удалось построить железнодорожную ветку длиной 53 км и основать Нильское пароходство. На правительственную службу приглашали инженеров, офицеров, врачей. Немало было и авантюристов, искателей легкой наживы. Были и люди, стремившиеся проводить в Судане политику, выгодную их родной стране.
В 1869 году некто У. С. Бейкер первым из англичан получил звание паши и пост генерал-губернатора Экваториальной провинции Османской империи. Правда, эту провинцию ему еще предстояло завоевать и населяли ее в основном чернокожие народы, часто язычники, а не мусульмане. Но через несколько лет появилась целая группа христиан – губернаторов арабских и полуарабских областей.
В 1877-м англичанин Чарльз Гордон занял пост генерал-губернатора всего Египетского Судана. Он в свою очередь добивался назначения на высшие административные и военные должности европейцев, преимущественно англичан и шотландцев, на худой конец итальянцев, австрийцев и австрийских славян, но ни в коем случае не французов и американцев. Он не только не взял на службу никого из представителей этих наций, но и уволил некоторых, служивших тут ранее. Ведь Франция и Соединенные Штаты имели свои виды на Судан и могли оказаться соперниками Великобритании. Все эти назначения давали повод говорить о «тирании неверных», которая распространялась на африканских мусульман через посредство турок. Вскоре после того, как Гордон стал генерал-губернатором, вспыхнуло восстание, которое можно было бы назвать национально-освободительным, если бы не одна пикантная деталь, о которой будет рассказано ниже.
Во второй половине 70-х годов XIX столетия Османское государство было сильно ослаблено. В 1875–1876 годах туркам не удалось захватить Эфиопию. Не последнюю роль в этом сыграла и Русско-турецкая война (1877–1878), потребовавшая напряжения всех сил дряхлеющей исламской империи. Все это заставляло ее искать могущественных союзников, которые имели возможность диктовать свои условия. В 1877-м Турция заключила с Великобританией конвенцию о борьбе с работорговлей в Судане, осуществление которой было возложено на Гордона. Предпринимаемые им меры и стали главной причиной того, что юго-запад Судана «восстал в огне». Как уже говорилось ранее, торговля невольниками была основой экономики этого района. Безусловно, в мятеж были под разными предлогами вовлечены всевозможные сирые и убогие, но возглавил его крупнейший олигарх-работорговец Сулейман вад аз-Зубейр. Между прочим, он опирался на вооруженные отряды, сформированные из его собственных рабов. Это не так уж и удивительно. Предназначенный для личного пользования, а не для дальнейшей перепродажи, невольник могущественного господина – это был определенный социальный статус, не самый худший из возможных в Судане. А что с ними будет после освобождения, никто толком не представлял.