Бро
Шрифт:
«Ну-ну…»
«Временный» еле дождался, пока рассядется коллектив, до того его распирало нетерпение. Вон как пальцы поджимает… Словно закогтить жаждет.
— Переделать! — метнуло начальство мою распечатку.
Два листка, зажатые скрепкой, скользнули по столу ко мне. Я неторопливо глянул. Моя заметка ко Дню рождения Ленина — как принимали в пионеры.
Ну, галстуки ребятам и девчатам повяжут в субботу, но описать их чувства можно и загодя. Вон, какая замечательная фотка получилась! Хорошенькая Катя Воронина еще не пионерка, хоть и снялась в белой рубашечке и синей юбке. И пилотка — кокетливо на бочок. Красный галстук ей повязала старшая пионервожатая — временно, для съемки, но до чего ж счастливая мордашка у Катюшки! Сияет просто! Сам подивился, как черно-белая картинка способна испускать столько внутреннего света.
— А что вам не нравится? — спокойно поинтересовался я. — Нормальный текст. И на редкость удачное фото.
— Я сказал — переделать! — повысил Быков лязгающий голос.
— Ладно, — мой ответ звучал по-прежнему спокойно. — Я могу идти?
— Я вас не задерживаю!
ВРИО тут же вызверился на мою ироничную улыбку, но я уже шагал к дверям, не забыв подмигнуть испуганной Галинке. Разумеется, ничего переделывать я даже не собирался. Чай, «Флажок» — не единственная газета.
Пока искал пакет, пока надписывал адрес, летучка кончилась, и корреспонденты упорхнули, вдохновленные начальственными ЦУ. В мой закуток протиснулись сразу двое, Зина и Галя.
— Что будешь делать? — серьезно спросила Ергина.
— Уже, — улыбнулся я. — Отправлю почтой в «Комсомольскую правду».
— И правильно! — пылко воскликнула Горбункова.
— Может, в районку сначала? — засомневалась Зиночка. — Ну, или в областную?
— Не, — ухмыльнулся я, — мне «Комсомолка» больше нравится, хоть есть, чего почитать. А не примут, и не надо. Переживу!
Ободряюще улыбнувшись девушкам, я покинул редакцию, не подозревая даже, что тем самым приблизил целую череду событий.
На почте я пробыл недолго. Торжественно передал распаренной тетке мой пакет, оклеенный марками, получил квитанцию, и вышел налегке.
Первого секретаря ожидали ближе к обеду, да и что мне этот функционер? Пусть Быков потеет…
Выйдя на улицу, я даже глянул вдоль двух рядов домов, плавно спускавшихся к озеру. Вон там, справа, выглядывает шпиль лодочной станции, а утренний блеск воды рассекают байдарочники. Теплынь сегодня, но купаться… Нет уж, я не настолько морж…
И лишь теперь мне удалось различить запах, что обеспокоил меня. Накатывало гарью. Я повертел головой. Моим вниманием завладел дом наискосок — старый, в два этажа, обшитый вагонкой до самой крыши, уложенной шифером цвета осиного гнезда. Входные двери обрамлялись изрядным набором вывесок — там и заготконтора пристроилась, и гороно, и еще какие-то оплоты бюрократии. Одна из створок — нараспашку, и зловещие сизые ленты медленно струились, виясь и разрываясь.
Со звоном и дребезгом разлетелось окно на втором, вынесенное стулом, и отчаянный крик ударил по нервам:
— Помогите! Гори-им!
Соседнее окно лопнуло само — от жара, и наружу вырвалось целое полотнище огня.
— Пожар! Пожар! — заголосили почтовые работницы, толпясь на крылечке.
— Звоните «ноль один»! — рявкнул я на них. — Живо!
И бросился прямо в клубящийся дым. Он зверски щипал глаза, от чада першило в горле, а в голове прыгали строчки Маршака: «Ищут пожарные, ищет милиция, ищут фотографы в нашей столице…»
А то как же! Герой, все-таки…
Матерясь, я вломился в контору на первом этаже, где с визгом метались женщины, потеряв себя.
— Тихо! — гаркнул я. — На выход! Все!
— Тут документы…
— Да и хрен с ними, с документами!
Найдя, что искал — графин с водой, я намочил платок и кое-как увязал его, прикрыв рот. А глаза? Ничего, плакать полезно…
Ломанувшись на второй этаж со стулом наперевес, я вышиб окно на лестничной площадке — пусть хоть дым уйдет. Невозможно же! А со второго этажа на меня так дохнуло пламенем, что я даже присел — палящий накал был нестерпим.
— Твою ж ма-ать…
Прикрываясь локтем, я поднялся, и боком отворил дверь, натягивая на голову куртку. В дыму ничего не разглядеть, сквозь слезы отпечаталась чья-то тень — девушка стояла на четвереньках, кашляя и одурело мотая головой.
Я подхватил ее, и вытолкнул на лестницу.
— Вниз! Вниз!
— Там Лидия… — прохрипела девица. — Николаевна…
— Вниз!
Лидию Николаевну я отыскал на ощупь. Да что там — споткнулся о женское тело. Ничего, так, тело — крепкое, спортивное, хоть и не юное. Зато размер — четвертый, как минимум…
Занятый дурацкими мыслями, я поволок женщину к выходу, и тут меня едва не свалила дурнота — надышался всякого угара. Паника овладела мной, как огонь — иссохшими досками. Вокруг невыносимое пекло, а душу леденит ужас — я же здесь сдохну!
И вот именно тогда мне довелось ощутить мелкую гордость за себя — я не бросил Лидию Николаевну, спасая свою паленую тушку, а вцепился в женщину, как в родную, и потащил — мыча, жмурясь, ногой нащупывая дымящиеся доски.
За спиной с грохотом рухнули балки, и вихрь злых, больно жаливших искр ударил в спину, а я лишь вжимал голову в плечи, да сипел в сухой платок: «Ни хрена… Ни хрена…»
В голове мутилось от дыма и ревущего ада, я буквально вывалился в подъезд. Чувствую, как меня лапают сильные руки, как отбирают женщину, а я вцепился в нее, и ни в какую.
— Лида! — пробился сквозь серую мглу отчаянный крик. — Лидочка!
Я едва разглядел пожилого мужчину в черном костюме, с безумными глазами и трясущимися губами.
— Она? — еле вытолкнул я, уворачиваясь от деловитых пожарников, раскручивавших шланги.
— Лидочка! — возликовал человек в черном, и отнял у меня свое сокровище.
А я скинул тлевшую куртку, сорвал платок, и зашагал, нетвердо ступая. Мыслей — ни одной. Вообще. Просто иду — и дышу. Свежий воздух врывался в легкие, и муть покидала извилины.