Бродячий цирк
Шрифт:
Я, послонявшись немного по вагончику и увидев знак от Анны, присоединился к ней на кровати. Она тут же обняла меня за плечи. Но даже это не заставило меня смутиться: слишком сильно было повисшее в воздухе напряжение.
Джагита заботливо устроили на коврах, обложив со всех сторон подушками. Он всё ещё пребывал в этом странном трансе.
— Ему не лучше и не хуже, — говорил Аксель во время вылазок за новой чашкой чая, тыча пальцем в его щёки, так, словно проверял на готовность курятину. — В некотором роде это хороший
— Две осени назад, — помнишь, Акс? — когда он только пришёл, я думала, что это его обычное состояние, — сказала Анна.
Я покивал. До недавнего времени я тоже так думал. Джагит — та глыба камня, которая не даёт нашему маленькому и похожему на воздушный змей шапито улететь в пропасть.
— Половина двенадцатого, — наконец сказал Аксель. — Нужно выходить.
Джагита мы оставили на попечении Мышика, разрешив ему в качестве исключения забраться в фургон и строго-настрого наказав без крайней нужды не вылезать.
Лучи фонариков резали темноту на мелкие ломтики. Хотя по-настоящему темно здесь было только в парке. Город в оправе из перемаргивающихся фонарей сиял, как застольная драгоценность.
— На всякий случай, — сказал Аксель, — у каждого должен быть источник света.
Мне досталась громыхучая керосиновая лампа. На Марине была футболка со светящимся в темноте рисунком. Костя спрятал пока свой фонарик в карман. В руке у него была зажжённая сигарета.
— Мы можем обвязаться, — пропела Анна. — Кто-нибудь захватил верёвку? Обвязаться, как будто мы исследователи подземелий.
Марина пихнула меня локтем под рёбра, мол: «Помнишь, я говорила? Анна — куда больше ребёнок, чем мы с тобой». Но я не ответил. В отличие от неё я прекрасно понимал, что Анна всего лишь подначивает Акселя и пытается таким образом справиться со своим страхом.
— Это отличная идея, но, пожалуй, возвращаться не будем. Но, что точно, нам могут пригодиться каски. Я видел здесь неподалёку стройку, можем заглянуть в вагончик рабочих.
Капитан был абсолютно серьёзен. Марина состроила лицо в стиле «ну что за сборище идиотов», и я состроил точно такое же.
Мара добыла где-то немецко-английский словарик, по развороту томика ползли бутылочно-зелёные блики от её футболки.
Думаю, каждый здесь хотел бы знать, что мы всё-таки ищем. Аксель устремился вперёд, моргая фонариком в тёмные закоулки и распугивая кошек. Мы прогулялись по улице, которая называлась, как мне подсказала Мара, «Красная улица», и обнаружили центральную площадь.
— Вот, где нам нужно было выступать, — сказала Анна. — Смотрите, часы как в «Назад в будущее». Вот это класс!
Она запрыгнула на заборчик, прошивающий обмёточным швом край газона, и вышагивала по нему, словно ныряльщик по трамплину.
Здесь и правда были старинные часы, они венчали приземистую башенку в стиле позднего средневековья. Также было несколько статуй, выглядящих в сумерках
— Слави Мирослави — прочитала Марина в ногах одного из них и полезла в словарик.
Никто не знал, что конкретно мы ищем, поэтому мы искали всё подряд. И громко докладывали обо всех находках.
— Это имя собственное, — сказал Костя.
— А кем он был?
— Не знаю. Просто каким-то австрийцем.
Мы сошлись во мнении, что он был солдатом, только что вернувшимся с войны. Хотя ни лычек, ни орденов не было заметно. Просто молодой человек с потерянным взглядом, в старомодном пальто и с прижатой к бедру фетровой шляпой. Между шляпой и бедром оставался узкий просвет, где чернела увядшая роза.
Ещё в парке оказались уютные широкие скамейки, впрочем, популяция их в городе насчитывала не одну сотню особей. По крайней мере, в центре точно. Скамейки расползлись по городу, как будто ноги в виде львиных лап оживали в полночь.
Люди шарахались от нас как от прокажённых или от толпы хулиганов; Аксель пытливо светил каждому прохожему в лицо. Один из них оказался жандармом. В ответ он осветил Акселя своим фонариком и сказал:
— Соблюдайте тишину.
Я заглядывал в окна. Какие-то светились; из дома через дорогу, со второго или третьего этажа доносилась музыка. Где-то были заметны плавающие по потолку цветные пятна от работающего телевизора, где-то — чёрно-белые. На самом деле, чёрно-белых куда больше. Будто бы время здесь забуксовало где-то в семидесятых.
Я вставал на цыпочки и заглядывал в окна первого этажа, пытался рассмотреть людей, надеясь выковырять из их обыденности фальшь. Но в их обыденности сложно было откопать что-то, кроме самой обыденности; такой скучной её вариации я ещё не видел. Одни читали, лёжа в кроватях, другие бездумно пялились в телевизор. Кто-то шил. На кухне, на плите, несмотря на поздний час, пыхтела кастрюля. Люди тоже казались вполне обычными; индивидуумов, которые были у нас на выступлении, по-видимому, держали в каком-то особенном загоне.
Никто не ссорился, не ругался, не бил посуду. Если в комнате были двое, они мирно занимались своими делами. Хотя, если разобраться, кому придёт в голову ссориться в час ночи?..
Хотя нет, вот кто-то вернулся домой нетрезвым. Я даже остановился, чтобы понаблюдать за развитием событий. Через кухню просматривался короткий коридор и входная дверь, которая была распахнута настежь. Кошка настороженно выглядывала из-под стола, а женщина средних лет с пышным конским хвостом из кудряшек, в брюках и водолазке с горлом, подставив мужу плечо, вела его на кухню. Пододвинула ногой стул и, избавившись от ноши, начинала готовить чай. Она что-то говорит, муж что-то отвечает. Лицо его дёргается от тика и алкоголя, её лицо истрёпано рабочим днём.