Броневержец
Шрифт:
Леха оцепенел. Вокруг них стали собираться люди.
— Сейчас пройдем, куда следует! — сказал обэхаэсник. — Вас обоих допросим, протокол составим!
— А вот тебе х…й на весь протокол! Никуда мы не пойдем! А парня моего не трогай, он у меня глухонемой!
Народ, собравшийся вокруг, быстро проявил солидарность. Не любили тогда обэхаэсников, ох не любили! Женщины закричали:
— Сволочи! За что людей забираете?! Хари поганые поразъели, аж жир капает! Скоты!
Отец раздухарился и похоже, что под общий ажиотаж, как на бис, уже готов был треснуть обэхаэсника по ненавистной роже. Леха, видя порядком заведенного родителя, взял его за рукав и молча потянул в сторону, исполняя роль глухонемого отпрыска. Обэхаэсники отстали…
— Вон
У обочины дороги стояла телега с дровами, запряженная породистой вороной лошадью. Дрова были напилены из худых, кривых сучковатых стволов. Легко одетый подросток в тюбетейке переносил их под навес. Рядом с бричкой стояли три женщины в темных паранджах, скрывавших их до пяток. Одна из них держала лошадь под уздцы, а две другие стояли рядом с небольшими узелками.
Дальше вдоль обочины парковались большие разноцветные автобусы, легковые и грузовые машины. По лицам мужчин, топтавших рядом жирную глинистую грязь, было понятно, что они перебиваются здесь уже не первый час, не имея возможности следовать дальше из-за скопившейся на дороге военной техники. Беспрепятственно вдоль обочин дороги продвигался только гужевой транспорт, запряженный преимущественно ослами. Там же степенно проходили небольшие караваны длинношеих верблюдов, ведомых погонщиками. Вокруг караванов бегали рослые собаки, не обращавшие внимания на стоявших у дороги людей.
— Шурик, а чего они здесь все такие закутанные?
— Им обычай запрещает лицо открывать — местный старый пережитки, как у нас до революция.
— Значит, как я понимаю, до полной победы социализма мы с тобой тут на танцы не попадем? Хрен с ними, с танцами! В кино ходить будем!
Полотно дороги крутым виражом сходило в узкое ущелье между двумя гранитными скалами. Они напоминали два утюга, развернутых друг к другу гигантскими подошвами, образующими узкий нерукотворный коридор, куда впадала дорога. Низко висящие облака не давали возможности разглядеть скалистых вершин, но мощь дыбившейся впереди каменной породы ясно подсказывала Лехе, что эти горы намного превосходят виданные им Карпаты.
Теплый, поступающий с пустыни воздух, ударяясь о холодные гранитные стены ущелья, превращался в густой туман, оседавший на его дне. Очертания дороги тонули в его белизне, порождая у Лехи судорожное напряжение под диафрагмой. Машины с включенными фарами одна за другой исчезали в молочной сырости разлома, мгновенно поглощавшей их красные габаритные огни.
Широко раскрытыми глазами Леха с Рахимовым наблюдали за тем, как нос их бэтээра сначала коснулся плотной туманной занавеси, а потом мягко поплыл внутри невесомого белесого, струящегося по броне облака, с трудом высвечивая фарами не более пяти метров темного асфальтового полотна.
— Ух! Как на подводный лодка идем! — восхитился Рахимов. Он быстро вылез в люк, уселся на броню и стал громко кричать: — О-о-о-о-о-о! О-о-о-о-о! Дембель дава-а-а-а-а-а-й! О-о-о-о-о-о! Дай мне пива-а-а-а, водка та-а-аз! И про демем-бел-я-я-я прика-а-а-аз! О-о-о-о-о! Дембель дава-а-а-ай!
Рахимов орал как душевнобольной, болтая внутри кривыми ногами, задевая Леху подошвами грязных сапог. Но тот воспринимал этот припадок дембельского идиотизма нормально, справедливо полагая, что каждый солдат имеет полное право высказаться о наболевшем, особенно на втором году службы.
Ущелье меж тем плавно поворачивало и забирало вверх. Впереди уже ясно маячил просвет. Близость выхода его и весело орущий на броне Рахимов прибавили Лехе оптимизма, а он в свою очередь — газу своему железному коню, стремясь поскорее вырваться из расплывчатого каменного плена. Бэтээр поддал ходу, Рахимов качнулся на броне, дрыгнув ногами, и спустился на место. Каково же было их удивление, когда на выезде из ущелья им в глаза ударил яркий солнечный свет, а смотровые окна залила небесная синева. Облака остались там, у входа в этот красивейший горный островерхий мир. Горы не пускали их сюда, став на пути могучим заслоном.
Двигатели осатанело рычали, затаскивая на подъем неуклюжее бронированное тело бэтээра. Леха сильно сжимал руль, будто старался передать ему часть своей энергии. Рахимов тоже напрягся, вцепившись руками в боковые дужки сиденья и слегка подался вперед, словно тянул бэтээр на себе. В повороте дорога резко пошла наверх. Педаль газа, вжатая до отказа в пол, выдавливала из движков истерический визг. Казалось, сейчас бэтээр встанет и покатится под откос. Но тот упорно нес вперед свою рыдающую пустотелую личину, покачивая тупым носом, победно демонстрируя разрисованные гвардейские бока обступавшим его с обеих сторон каменным глыбам.
Леха радостно барабанил ладонями по рулю.
— Да он и черта, я смотрю, на первой скорости в гору вытянет! Во дает, пенек старый!
Преодолев первый на их пути подъем, они покатили по узкой горной долине. Стало заметно прохладнее. Через открытый люк на Леху потянул ледяной ветер, а передние смотровые стекла запотели. Он захлопнул крышку люка и прибавил оборотов печкам обогрева.
С правой стороны горы далеко отошли от дороги, уступая красно-бурую глиняную землю полям. Вдоль дороги потянулся небольшой кишлак, ничем с виду не отличавшийся от предыдущего. Те же высокие дувалы, крыши и видимое отсутствие людей. По обочине дороги, болтая на бегу рогатыми недокормленными мордами, лихо мчались несколько тощих парнокопытных животных. Таких в своем селе Леха никогда не встречал. Буренки развитого социализма были куда более дородные и толстобрюхие. Так, по-собачьи, бегать им стать не позволяла. Они степенно расходились вечерами по дворам, мерно, под хлопки пастушьего кнута, покачивая полными выменами с розовыми сосками. А эти рогатые чернобурки выдавали такой борзый и недозволительный для своего тощего состояния галоп, что вызывали у Лехи сердобольное желание остановиться и немедленно скормить им весь имеющийся сухой паек.
— Скотинка-то — одни мослы, — расчувствовался он.
— Порода такой, горный. Выносливый, неприхотливый, — сказал Рахимов.
— Ну да, правда, бывают такие породы, — согласился Леха. — Мы раз такого же поросенка купили. Тоже, видать, горный оказался. — Леха усмехнулся. — Кормили его на сало. Кормили, кормили, а он жрет, как молотилка, но не жиреет и почти не растет. Так, из вежливости чуть подрос, и только. Зато смышленый был и через плетень, как наша овчарка, с лету перепрыгивал. Вот только что не гавкал. Я его Рексом звал. Бегает, бывало, по двору, с курями в догонялки играет. Один раз соседскому коту хвоста прикусил, когда тот хотел нашего цыпленка задрать! Бедный кот со всего лету в скирду зарылся! Орет! Еле выдернули! Не стали мы Рекса резать, так и жил, пока сам от старости копытами не брякнул. Фельдшер говорил, болезнь у него карликовая была… Вот черт! — Леха тревожно глянул на приборы. — Опять кипим! — Он снова свернул с дороги. — Тащи, Шурик, вторую канистру!
Вода, как и в прошлый раз, таинственным образом исчезла из радиаторов. Они залили последнюю канистру и вновь принялись осматривать все шланговые соединения и радиаторы. Ни капли, даже потека не обнаружив, Леха задумчиво сидел на броне у двигателей и осмысливал ситуацию, сопровождая взглядом проходившие мимо гусеничные боевые машины пехоты.
Рахимов крикнул снизу:
— Командир! Нашел вода! Из дырка капает!
Леха спрыгнул на землю. Рахимов указывал пальцем под заднее правое колесо. Оттуда из круглого отверстия диаметром в пять сантиметров, запаянного решеткой, капала вода.