Брожение

Реймонт Владислав

В начале декабря, в один из тех ненастных дней, когда беспрестанно валит мокрый снег, вечером, как обычно, приехал Гжесикевич. Он теперь приезжал почти ежедневно. Прежде чем подняться наверх, Анджей зашел в канцелярию. Орловский лежал на диванчике и глядел на падающий снег. Увидев гостя, он поднялся и сказал:

— Нам здесь удобно, тепло и уютно.

— А на улице мерзко. Пришлось ехать в коляске — боялся промокнуть.

— Вы были у Янины?

— Наберусь тут у вас

храбрости и пойду.

— Не бойтесь, все будет хорошо, уж я-то об этом знаю! — весело воскликнул Орловский.

— Правда? А я никак не могу решиться. Иду.

У выхода Анджей остановился и вполголоса спросил:

— А если она скажет «нет»?

— Уверяю тебя, услышишь «да»! — крикнул Орловский, обнял Анджея и поцеловал. — Иди и объяснись, а на масленицу сыграем свадьбу, и все тут. Ступай же, не теряй времени. — Он подтолкнул Анджея к двери, сразу же запер ее и снова улегся на диванчик.

— А ты, простофиля, говорил, что из этой женитьбы ничего не выйдет, — сказал Орловский насмешливо.

— Не торопись! Пока они еще не отошли от алтаря, нечего хвастаться, — ответил он себе измененным голосом, недоверчиво покачав головой.

— Не болтай! Раз я говорю, значит, будет так, как я хочу.

— Нет, мой дорогой начальник, на вашу дочь не всегда можно положиться. В этом вы уже убедились.

— Замолчи! Янка — лучшее дитя на свете, клянусь, лучшее!

— Ха-ха-ха! Лучшее! Весь год где-то пропадала, да и теперь собиралась уехать.

— Замолчи! — заорал он и, яростно ударив ногой в пространство, вскочил с дивана. Но двойник мгновенно растаял. Орловский тщетно заглядывал под стулья, в ящики письменного стола, в сейф, вделанный в стену, — никого. Он верил, что тот, другой, находится здесь, поэтому открыл окошко кассы и позвал Роха, намереваясь спросить его — не появлялся ли кто в коридоре. Но Рох не пришел. Орловский постоял, собрался немного с мыслями и пошел к Залескому.

Тем временем Гжесикевич поднялся наверх, к Янке. Несмотря на заверения Орловского, он испытывал большую тревогу. Анджей хорошо помнил тот весенний день, когда получил отказ. Он, не торопясь, разделся в передней.

— Панна Янина у себя? — спросил он Роха, который помог ему снять пальто.

— А где же ей быть-то! Сейчас доложу, что приехали.

— Погоди!

Рох остановился. Анджей застегнул на все пуговицы сюртук, надел перчатки, пригладил усы, волосы и все медлил.

— Ну, чего стоишь? — спросил он Роха.

— Да ведь вы велели подождать.

— Да, да, верно, я хотел дать тебе на чай, — он протянул ему три рубля. Рох поцеловал Гжесикевичу руку и по старому обычаю хотел обнять ноги.

— Глуп ты, Рох! Иди.

Анджей

вошел в гостиную, остановился посреди комнаты, снял перчатки и с тревогой уставился на дверь в столовую. Нетерпение и страх были в его глазах… Он прислушивался к малейшему шороху, вздрагивал, хотел даже убежать, отложить все на другое время, затем, не выдержав, направился к двери в комнату Янки, снова сел, прислушиваясь к тихим звукам рояля из квартиры Залеской, которая, по обыкновению, начала свои послеобеденные упражнения.

Наконец вышла Янка и, поздоровавшись с Анджеем, поняла по его торжественному лицу, что сегодня все решится. Небрежным жестом она пригласила его сесть, побледнев от минутного волнения, — она готова была дать согласие.

— У вас вид сегодня не совсем здоровый, — начал он.

— Всего лишь мигрень.

— Ничего мудреного — погода ужасная.

— Ничего мудреного, — отозвалась она, как эхо.

— Дождь, снег, вьюга, холод, — продолжал он, но язык заплетался. Анджей злился на свою робость, понимал, что говорит банальности, но не в силах был сказать ничего другого.

— Да, дождь, снег, вьюга, холод, — повторил он тихо, отводя глаза к окну. А между тем в душе у него все кипело: от злости на самого себя он готов был биться головой о стол. Анджей умоляюще посмотрел на Янку, прося ее взглядом помочь ему выйти из этого неловкого положения. Но Янка, забавляясь его растерянностью, делала вид, что ничего не понимает. Он теребил перчатки, застегивал и расстегивал пуговицы сюртука, покусывал усы и все молчал, с яростью думая о том, что она считает его неотесанным болваном.

— Я смешон, не правда ли? — бросил он угрюмо.

— О нет, нет, — сказала она вполне серьезно, но в глазах у нее заиграли искорки иронии, — я вижу, вы чем-то озабочены, вас, наверно, что-то гнетет, — добавила она.

— Не лучше ли сказать, что я глуп, как заблудившийся баран?

Янка расхохоталась.

— Вы надо мной?

— Боже упаси! Меня рассмешило сравнение, вернее — я рассмеялась без причины.

Анджей поднялся, постоял возле Янки и направился к окну.

— Вы сегодня были на улице? — спросил он.

— Нет, слишком сыро и холодно.

— Это верно.

— Знаете, мне вспомнился наш разговор весной, в этой же самой гостиной, — сказала Янка с умыслом, желая, чтоб он наконец высказался: ее начала раздражать его нерешительность.

Анджей резко обернулся, побледнел; даже глаза потемнели.

— Панна Янина… панна Янина… вы помните? Я-то очень хорошо помню! — Слова застряли у него в горле. Он вытер рукавом лоб и взял Янку за руку.