Бруски. Том 2
Шрифт:
– Я прошу вас по закону со мной… Почему я вас – на «вы», а вы меня – на «ты»? Откровенно я вам говорю: пошел в долину исключительно с той целью, чтобы разложить народ. Вы знаете, я в восемнадцатом году в Полдомасове советскую власть утвердил. Да, я.
– Вишь ты, беркут кривой! – Маркел Быков– уставился на него и снова кинулся к Кириллу: – Батюшка, милай… мы ведь с тобой… Ах, ты-ы! Да что же это я? Как сказать? А… Я ведь… Братики! Я ведь сроду человека пальцем не тронул.
Гришка Звенкин сидел в углу. Из-под марли на голове еще сочилась кровь, глаза были
– Мутится у меня все… Я бы сейчас, знаешь чего – уснул бы.
– Ступай поспи, – посоветовала Стеша.
– Нельзя… Свидетель я.
– А ну, расскажите, товарищ Звенкин, – обратился к нему Кирилл.
Гриша рассказал. Когда полдомасовцы ворвались на второй этаж каменного дома, Гриша метнулся к окну, хотел выпрыгнуть, в это время кто-то ножкой от стула Ударил по затылку, и он свернулся, присел в углу, как куренок… Потом поднялся гам, рев, стоны, потом все стихло, комнаты опустели… Гришка, пристывший в углу, сквозь струи крови увидел, как в комнату вошел Маркел Быков, вооруженный деревянным рубчатым бельевым вальком. Убитые коммунисты уже были стянуты в одно место. И Маркел Быков, обходя их, бил вальком по головам, раздрабливая черепа.
– А мы накануне мешок с семенами люцерны привезли, – говорил Гриша. – Тут в углу мешок поставили. Маркел-гад вошел и давай – побьет-побьет вальком, потом к мешку приложится, горстью семена загребет – и в карман и опять коммунистов вальком примется бить. Побьет-побьет – и к мешку… Может, мне все это чудится… Не ручаюсь.
На лице Кирилла заиграла улыбка, а Маркел кинулся к Грише:
– И врет! И врет! Я? Чтоб я на такое дерьмо, на семена польстился!
– А ну, выверни карманы! – резко бросил ему Кирилл. – Вот сюда… на стол.
На стол из кармана Маркела Быкова выкатилось несколько золотистых горошин люцерны. Горошины закружились, заметались, словно желая скрыться от человеческих глаз, а Маркел упал на пол, как сраженный пулей.
– Дайте, я его. Ну, дайте, – потребовал Гриша, выхватывая наган.
– Стоп! С наганом в сторонку, – отстранил его Богданов. – Что вы скажете? – Он повернулся к Илье Гурьянову.
– Гадина! Убивать умел, умей умирать.
– Ага. А что, вы думаете, с вами надо сделать? – спросил его Богданов.
Илья долго смотрел себе в ноги.
– Я ведь хорошо знаю – слезами вас не проймешь… Да и не в вас дело. – И снова смолк, потом весь дернулся и сказал тихо, еле внятно: – Расстрелять!
– Ну, а что вы будете делать, ежели останетесь жить? – задал вопрос Богданов.
Захар ждал – Илья скажет: «Буду исправляться, заглаживать свою вину».
Шлёнка ждал – Илья скажет: «Работать начну по-новому».
Кирилл ждал – Илья начнет вертеться, увиливать от прямого ответа.
Богданов ждал – Илья промолчит.
А Илья, подумав и глядя по очереди каждому прямо в глаза, проговорил:
– Мне ничего другого не осталось, как драться с вами. – Почему? – спросил Богданов.
– Вы людей превращаете в конверты…
– …Какой
– Да-а, – согласился Кирилл. – А умирая, свихнулся: упал на колени.
– Жить хотелось…
И они снова смолкли, вспомнив, как в то же утро на полотне железной дороги нашли Яшку Чухлява. Перед тем как лечь на рельсы, он снял рубашку, свернул ее аккуратно и положил поодаль. Возможно, Яшка ждал – за ним гонится Стеша, и, желая припугнуть ее, лег под поезд. Не потому ли он так аккуратно свернул рубашку? Но Стеша не появилась, и наутро Яшку нашли с отрезанной головой, с запекшимися в крови пальцами.
– А здорово мы их скрутили, – заметил Кирилл. – Теперь в Полдомасове передовые колхозы. И все-таки я думаю, мы главарей – настоящих организаторов – все еще не выудили…
– Это ты преувеличиваешь. – Богданов присел перед костром. – Замечательное время переживаем… Я вот вспомнил, когда мы с тобой были в Москве. Сколько уже прошло?… Ох, два года…
– Да, два. От того времени… ты опять зарос… галстук только остался. Да и тот, видно, никогда не снимаешь.
– Ну-у? Это верно… галстук.
– Кто-то едет, – прервал Кирилл и шагнул в сторону.
– Умница какой стал у нас Кирилл, – шепнул Богданов Стеше. – Прямо радуюсь за него, – и тоже шагнул во тьму за Кириллом.
Стеша у костра осталась одна.
– Батюшки, какие они оба хорошие. И этот лохматик… и тот. Ах, если бы, если бы…
Она так и не договорила: из тьмы вынырнула лошадь. Окутанная тьмой, она казалась огромной, с копну, и глаза у нее светились. Вот она, ныряя, перешла через овражек, следом за ней показалась телега, а через несколько секунд буланый уже стоял около Стеши и, тяжело дыша, тянулся к ней мокрой мордой. Потом все пошло в каком-то тумане.
Около костра сгрудились люди, лошади – целый обоз, тишина нарушилась говором, лаем собак, скрипом. Перед костром замелькали лица. Стеша узнала только Захара Катаева и Феню Панову. Захар подошел к машине, бережно потрогал кузов. Около машины засуетился Гриша Звенкин, сбрасывая с себя брезентовый плащ, предлагая «тянуть машину» на дорогу.
Захар остановил…
– Это, братцы, вам не бревно… Изуродуете. Я так думаю, до утра ее оставить. Как ты думаешь, Кирилл наш Сенафонтыч?
Кирилл подумал и неожиданно для себя решил, что сейчас все равно никуда не поедешь, а до зари недалеко, остаться же здесь – значит в ночном посмотреть на Стешу и Богданова, проверить свое подозрение.
– Остаться? Да, пожалуй. Как ты думаешь, товарищ Огнева?
Стеша встрепенулась: ей показалось смешным, что Кирилл назвал ее так.
– Я согласна, товарищ Ждаркин, – устало смеясь, ответила она. – Вы всегда правы, товарищ Ждаркин.
– Мочалитесь все, – шутя вступился Захар.
– Мой привет вам, начстроя, – поздоровалась Феня, когда Богданов вышел к костру.
– А, привет, привет комсомолу, – не глядя на Феню, Богданов на ходу пожал ее руку. – Что там, Захар Вавилович?