БСФ. Том 25. Антология

Гаррисон Гарри

Это было безукоризненное убийство.

Впрочем, можно ли считать это убийством в полном смысле этого слова? Ведь когда я дала Ланселоту яд, он уже был официально признан мертвым. Само собой разумеется, за разъяснениями к юристам я не собираюсь обращаться.

Теперь моя жизнь течет тихо и спокойно. Мне такая жизнь по душе. У меня нет недостатка в деньгах. Я хожу в театр. У меня появились друзья. И живу я без всяких угрызений совести. Откровенно говоря, Ланселот все равно никогда не получил бы признания за открытие путешествий во времени. Движение во времени

еще откроют, но никто не вспомнит имени Ланселота Стеббинса, оно так и останется неизвестным. Как я и предсказывала. Какие бы планы он ни строил, слава ему была заказана. Если бы я не убила его, наверняка случилось бы что-нибудь еще и все бы ему напортило, и тогда он убил бы меня.

Нет, я живу, не испытывая угрызений совести.

Я все простила Ланселоту, все, кроме плевка мне в лицо. И все же я рада за него: пусть недолго, но он был счастлив перед тем, как умер. И какова ирония судьбы — здесь я тоже оказалась нрава: ему удалось то, что недоступно никому из живущих, и он насладился этим в полной мере: он прочитал свой собственный некролог.

Айзек Азимов

МОЛОДОСТЬ

1

В окошко бросили горсть камней — и мальчишка завозился во сне. Бросили еще раз — он проснулся.

Сел в кровати, весь напрягшись. Тянулись секунды, а он все осваивался со своим странным окружением. Конечно, это не его родной дом. Он за городом. Здесь холоднее, чем в его краях, за окошком видна зелень.

— Тощий!

Его окликнули хриплым, встревоженным шепотом, и мальчишка дернулся к окну.

На самом деле у него было совсем другое имя, но его новый друг, с которым он познакомился накануне, едва взглянул на худощавую фигурку, сказал: «Ты — Тощий». И добавил: «А я — Рыжий».

На самом деле его тоже звали совсем иначе, но это имечко явно шло к нему.

Тощий крикнул:

— Эй, Рыжий! — и радостно замахал ему, стряхивая с себя остатки сна.

Рыжий продолжал все тем же хриплым шепотом:

— Тихо, ты! Хочешь всех перебудить?

Тощий вдруг заметил, что солнце едва поднялось над низкими восточными холмами, что тени еще длинные и размытые, а на траве роса. Он сказал уже тише:

— Чего тебе?

Рыжий махнул рукой — выходи на улицу.

Тощий быстро оделся и умылся — то есть быстренько брызнул на себя чуть тепловатой водичкой; она высохла, пока он бежал к выходу, а потом кожа опять стала влажной, на этот раз уже из-за росы.

Рыжий сказал:

— Давай потише. Если проснется ма, или па, или твой па, или еще кто, уж тут начнется: «Сейчас же марш домой, а то будешь бегать по росе — простудишься и умрешь».

Он так точно передал интонацию, что Тощий расхохотался и подумал, что, пожалуй, во всем свете нет такого занятного парня, как Рыжий.

— Ты что, каждый день сюда приходишь, вот как сейчас, а, Рыжий? — спросил он с интересом. — В такую рань, да? Когда весь мир будто принадлежит только тебе, ведь верно, Рыжий? И никого вокруг, и все так здорово. — Он ощутил прилив гордости оттого, что его допустили в этот таинственный мир.

Рыжий искоса взглянул на него и небрежно бросил:

— Я уже давно не сплю. Ты ничего не слышал ночью?

— А что?

— Да гром.

— А разве была гроза? — Тощий очень удивился. Он обычно не мог спать во время грозы.

— Да нет. Но гром был. Я сам слышал, подошел к окну, гляжу, а дождя-то нет. Только звезды и небо такое бледное. Понимаешь?

Тощий никогда не видел такого неба, но кивнул.

Они шли по траве вдоль бетонки, которая сбегала вниз, деля надвое окрестные просторы, и исчезала вдали между холмами. Дорога была такая древняя, что даже отец Рыжего не мог сказать сыну, когда ее построили. И все же на ней не было ни трещинки, ни выбоины.

— Ты умеешь хранить тайну? — спросил Рыжий.

— Конечно. А что за тайна?

— Ну просто тайна. Может, я скажу, а может, и нет. Я еще и сам не знаю. — Рыжий на ходу сломал длинный гибкий стебель папоротника, аккуратно очистил его от листочков и взмахнул им, как хлыстом. Вмиг он словно очутился на лихом скакуне, который встает на дыбы и грызет удила, сдерживаемый железной волей наездника. Но вот усталость взяла свое, он отбросил хлыст и загнал своего коня в самый дальний закоулок воображаемого мира — авось еще пригодится.

— Сюда приедет цирк, — сказал он.

— Ну какая же это тайна? Я уже давно знаю. Мне об этом папа сказал еще до того, как мы приехали.

— Да нет, тайна — это другое. Уж эта тайна что надо. Ты хоть раз бывал в цирке?

— Ясное дело.

— Ну и как, понравилось?

— Больше всего на свете.

Рыжий краешком глаза наблюдал за ним.

— Ну а тебе никогда не приходило в голову там остаться? То есть, я хочу сказать, навсегда.

Тощий пораскинул умом.

— Пожалуй, нет. Я хочу быть астрономом, как папа. По-моему, и он этого хочет.

— Хи! Астроном! — фыркнул Рыжий.

Тощий почувствовал, как перед его носом захлопнулись двери в новый, таинственный мир, и астрономия стала тоской зеленой.

Он сказал примирительно:

— Цирк — это, должно быть, занятнее.

— Ну а если тебе можно было бы поступить в парк прямо сейчас? Что бы ты сделал?

— Я… Я…

— Ну вот. — Рыжий презрительно усмехнулся.

Тощий обиделся.

— Ну и поступлю.

— Давай!

— Испытай меня!

Рыжий быстро повернулся к нему, взволнованный, весь как натянутая струна.

— Ты правда так думаешь? Хочешь со мной, да?

— Как это?

— Понимаешь, я все устроил, нас возьмут. А то, глядишь, когда-нибудь мы и сами откроем цирк. Мы будем самыми потрясными циркачами на свете. Это если ты пойдешь со мной. А не то… А не то я и сам справлюсь.

Новый мир был необыкновенным и волшебным, и Тощий ответил:

— Заметано, Рыжий! Я с тобой! Что ты затеял? Скажи мне все как есть.

— Догадайся, Кто в цирке всех главней?

Тощий отчаянно соображал. Он хотел попасть в точку. Наконец он сказал: