Будни контрразведчика (в ред. 1991 г.)
Шрифт:
– Может быть, лучше передать это дело Ми-5 или Особому управлению?
– Чтобы они потом приписали себе все заслуги? Да вы рехнулись!
Посидев в удобном кресле, Хаббард-Джонс вновь обрел спокойствие, и в нем, как обычно, опять произошла молниеносная перемена – теперь это был хладнокровный руководитель, лаконичный, твердый, как кремень, невозмутимый.
– Вот что, Бейтс. Я получил приказ от верховной власти нашей страны. Я знаю, что делаю, и не потерплю ваших мелкотравчатых попыток мне помешать. Я начал это дело, и я намерен довести его до конца. Ясно?
– Да,
– Отлично. Значит, сколько у нас людей?
– Девятнадцать, сэр.
– Мало. Чем занимаются остальные?
– Ну кое-кто приставлен к венскому цыганскому трио.
– Кое-кто? Сколько их? – Напряженная тишина. – Бейтс, я вас спрашиваю.
– Двенадцать, – уныло признался Рональд.
– Двенадцать? – возмутился Хаббард-Джонс. – Двенадцать сотрудников мотаются за этими жалкими цыганами? Отозвать.
– Ни за что, – вырвалось у Рональда из глубины души.
Рональд был в восторге от венского трио. Он знал подноготную всех музыкантов и жадно прочитывал ежедневные сообщения агентов о каждом их шаге.
– Конечно, сэр, на первый взгляд может показаться, что двенадцать человек для них и многовато, но ведь их трое, понимаете, сэр, – трио…
– Да я что, по-вашему, не знаю, сколько человек в трио?
Хаббард-Джонсу снова почудилось, будто его образованность подвергается сомнению. Он вытаращил на Рональда водянистые глаза, точь-в-точь обозлившаяся рыба.
Пришлось Рональду уступить – жертва немалая. Теперь он ничего больше не узнает о своих обожаемых цыганах: женится ли Иозеф на той официантке и что будет с Францем, неужели ревматизм в кисти заставит его навсегда бросить музыку?
– Значит, решено. Бейтс, тридцать два сотрудника ведут наблюдение за «Роковым домом». Так-то будет лучше.
Но тут в Рональде заговорило дотоле ему неведомое мстительное чувство – пускай и Хаббард-Джонс попрыгает.
– Да, кстати, почему бы нам не снять еще шестерых с задания? Ведь понадобятся все, кого удастся заполучить.
– Каких шестерых?
– Занятых на операции «Красотка».
Хаббард-Джонс неожиданно смутился.
– Да, верно. Как там обстоят дела? Не вижу донесений.
– Вот они, у вас на столе. Поступают ежедневно с ноября прошлого года. – Рональд с наслаждением сыпал соль на рану, злорадно упиваясь неведомым дотоле чувством. – Результатов у них, похоже, никаких, хотя времени прошло немало.
Хаббард-Джонс раскрыл пухлую папку. Действительно, незадолго до того, как Рональду поступить в отдел, Хаббард-Джонс пришел к выводу, что добиться продвижения по службе легче всего, шантажируя начальство. Многообещающей мишенью казался Бакстер Лавлейс – человек необыкновенно привлекательный и, как это ни странно, в свои тридцать с лишним лет до сих пор неженатый.
– От него всегда разит одеколоном, вы заметили, Бейтс? – сообщил Хаббард-Джонс, листая донесения. – И еще, – продолжал он, словно оправдываясь. – Он ни разу не оставался в своей шикарной берлоге наедине с женщиной.
– Он ни разу не оставался там и наедине с мужчиной, – возразил Рональд, дивясь своей смелости.
Но
– Черт побери, а ведь он и точно из этой породы. Если бы это доказать, тогда держись! – размечтался он. – Гомосексуалист на важном государственном посту. Это угроза национальной безопасности, Бейтс. Наш прямой долг – оставить сотрудников на операции «Красотка». Пусть следят за каждым шагом Лавлейса вне службы.
Рональд всегда был глубоко предан начальству. Поэтому он так долго, в упорной борьбе с собой пытался сохранить хотя бы долю уважения к Хаббард-Джонсу. Сейчас, однако, от этого уважения не осталось и следа, его сменило острое недоверие. Рональд давно уже лишился покоя. А полтора месяца назад он вдруг сел и написал Лавлейсу письмо, в котором сообщал ему о слежке, установленной за Лавлейсом по приказу Хаббард-Джонса.
Подпись под письмом Рональд не поставил.
8.
НАЧАЛО КОНЦА ОДНОЙ ЭПОХИ.
Сэр Генри, точный как всегда, приехал на маленькую площадь вовремя и расплачивался за такси под мерный бой церковных часов.
После сердечного приступа сэр Генри возвратился на службу слишком рано, невзирая за запреты врача. Сэр Генри испытывал непреодолимое отвращение к своим коллегам, но не мог жить без служебной рутины, она была ему необходима как воздух, а колкости Бакстера Лавлейса он сносил легче, чем придирки своей супруги.
Сэр Генри был таким же рабом своих привычек, как старик Кроум. Вот уже многие годы в последнюю пятницу месяца в половине пятого вечера он приезжал сюда, на площадь с облезлыми старыми домами, окруженную тесным кольцом машин. И сегодня он снова стоял здесь, безучастно глядя перед собой. На церкви били часы, с платанов на землю падали осенние листья. Сэра Генри ждала здесь минута сладостного отдыха, которую он урывал от долгих и подчас мучительных заседаний. Ибо в последнюю пятницу каждого месяца он выполнял тяжкую обязанность: докладывал кабинету министров, как обстоит дело с государственной безопасностью… «Сколь печальные повести мне подчас приходится излагать», – горестно думал сэр Генри.
Сегодня битком набитый портфель казался тяжелее обычного. Но у подъезда дома № 28 он ощутил внезапный прилив сил. Сэр Генри распрямил усталую спину, лихо заломил набекрень шляпу и нажал кнопку звонка.
Под звонком на маленькой карточке было аккуратно напечатано: «Мисс Домина Уиплеш».
В эту же самую пятницу наступила передышка и для всей службы безопасности, где в последнее время развивалась непривычно бурная деятельность. Правда, в основном кипучая энергия контрразведчиков уходила на отчаянные попытки разведать что-нибудь об операции «Девять муз» в других отделах и заключалась в слежке друг за другом. Тем не менее это было занятие трудное и небезопасное. И вот в пятницу по всему Лондону руководящие деятели контрразведки со вздохом облегчения собирали принадлежности для гольфа – до понедельника наступало неофициальное перемирие.