Будьте здоровы и держите себя в руках
Шрифт:
60. Новогодние иголки
Последнее время я стал забывать поздравлять с наступающим Новым годом. Я не знаю, когда надо начинать это делать, – елки стали появляться в городе за несколько месяцев до начала его начала.
В детстве дома у нас елку наряжали 31 декабря. А теперь я занимаюсь этим за неделю до Нового года.
Я достаю с антресолей коробку с игрушками для вдохновения и для вдыхновения. Это картонная коробка из-под сливочного масла. По фиолетовой печати можно определить год – 1961-й. Год переезда из коммуналки в хрущевку. Мы – в хрущевку, Гагарин – в космос. Видимо, эту коробку мой папа взял в магазине, когда мы упаковывали вещи. В старой вате с еще пахнущими еловыми иголками разных лет лежат разных лет игрушки. Дед Мороз из гофрированной бумаги и ваты с красным блестящим лицом. Не стареют ветераны! Звери из ваты. Обычно под елкой они окружают Деда Мороза. Олень и зебра из моего детства. А вот заяц – не из моего: он из города Каргополя, где сидел под елкой в деревянном, засыпанном снегом доме и радовал маленькую девочку. Это заяц Захаров. Потом мы соединились с этой девочкой. Соединились и наши игрушки.
В детстве Новый год приходил стремительно. Вдруг! Деда Мороза очень хотелось увидеть. Домашнего, настоящего Деда Мороза, а не того, которого изображали артисты на елках. Я его всегда ждал, притворяясь спящим, открыв один глаз. Я точно знал, что не засну. Лежал рядом со светящейся разноцветными лампочками елкой и вдыхал ее аромат и еще ароматы духов, неизменного салата оливье, незнакомого запаха шампанского. По всей комнате и по мне прыгали отсветы разноцветных лампочек. Но маленькое счастливое тельце засыпало, несмотря на собственное сопротивление, и просыпалось, не жалея о том, что не увидело Деда Мороза. Тайна оставалась тайной. А под елкой лежала материализовавшаяся мечта. Значит, он был! Был! Был! Был!
А потом из дома гонит инстинкт и предвкушения приключений. Родители просят остаться, но инстинкт сильнее. На юношеской новогодней вечеринке все разбредаются по углам. Кто-то, еще не умея переносить алкоголя, “возвращает” салат, сделанный чужой мамой. И всегда в конце юношеской новогодней вечеринки немного разочарования. Тайны уже нет. И чего-то еще нет. И, может быть, не будет никогда.
А потом корпоративы. Уже все по-взрослому. У кого-нибудь скучный адюльтер с тяжелым осадком, замешанный на синдроме похмелья.
А потом – опять за семейный новогодний стол, и хочется, чтобы не уходили твои дети, но их гонит инстинкт.
А потом появляются внуки, и дети остаются за праздничным столом. И ты сам становишься Дедом Морозом – тем самым, которого так и не увидел в детстве.
Новый год уже не приходит стремительно. Он долго бродит вокруг да около. Вот уходит он стремительно, и наступает пустота и тяжесть в правом подреберье.
По-моему, никто в мире, даже китайцы, не играют так увлеченно в “новогодних животных”, как мы. Каждый Новый год по второму и уже по третьему кругу я рисую змей, лошадей, обезьян, собак, петухов и, конечно, свиней.
Бедные, бедные свиньи. Только поросят подают на стол и часто в Новый год целиком с головой, засовывая им в рот какой-нибудь фрукт или пучок петрушки. Человек ест все в этом безропотном животном – от пятачка до хвоста. Но и кто, скажите мне, положа руку на сердце, после этого свинья?
Между прочим, не знаю, известен ли вам этот медицинский факт, но на всякий случай сообщу: печень свиньи по своему строению больше всего похожа на печень человека! Непьющего, конечно. А свиньи, как мы все знаем, алкоголя не употребляют и по-свински не напиваются. Да и не поступают по-свински.
Помню, как во времена застоя и разгула дефицита, накануне Нового года я зашел вечером в магазин и от увиденного остолбенел. В кассу стояла огромная очередь, состоящая из советских граждан. Под мышкой все, как один, держали свиные головы с пятачками, ушами и белыми ресничками. Советские граждане были суровы, сосредоточены и напряжены. А головы умиротворенно улыбались.
Как-то в Новый год Свиньи, нарисовав всем своим коллегам этих домашних четвероногих, я ехал домой в метро. Сидел и читал что-то из области шизофрении. Долетающие обрывки фраз заставили меня отвлечься от чтения. Передо мной стояли два крепкого телосложения мужчины. Один, тот, что старше, размахивая руками, чему-то учил молодого, тыча пальцем его то в грудь, то в бедро, то в ягодицу. До меня долетали слова: “голяшка, окорок, грудинка, рулька…”.
Да кого только не встретишь в вагоне метро! И все рядом, все вместе, все чему-то учатся. Я постигал глубины психиатрии, а старый мясник учил молодого мясника, как правильно разделывать свиную тушу, показывая все этапы этого процесса на своем ученике. Говорят, “на себе не показывай”, поэтому учитель и показывал на ученике. В советское время мясники были “белой костью” – и я бы даже сказал, “голубых кровей”.
А вот еще подслушал в автобусе в советское время. Один другого спрашивает: “Ты в армии в каких войсках служил?” Тот, другой, отвечает не без гордости: “Я в армии был… свинарем!”
Я тут же себе представил дивизию быстрого реагирования из свинарей и их подопечных – незаменимое стратегическое оружие при военном конфликте на Ближнем Востоке.
Впрочем, скоро по причине политкорректности и из-за страха оскорбить религиозные чувства части верующих, изображение поросят могут вообще запретить.
Когда я работал в психиатрической больнице имени П. П. Кащенко, один Новый год, кажется, 1987-й, совпал с моим ночным дежурством – точнее, дежурство по больнице совпало с Новым годом.
Я работал тогда в санаторном отделении, которое располагалось в старом, конца xix века, краснокирпичном двухэтажном здании с намеками на начало модерна. Находилось оно на автономной, утопающей в зелени огромных елей и обнесенной забором территории.
Такой замок в Москве. Что-то из “Трех мушкетеров”.
Будучи человеком впечатлительным, я с удовольствием приходил в это здание на работу, выпадая из советской действительности. Впрочем, удавалось это не совсем…
Дело в том, что среди елей, зимой занесенных снегом, тихо сидел и что-то писал на коленке Владимир Ильич Ленин. Ленин был белым и на фоне белого снега не очень заметным – еще и потому, что частично снегом был занесен.
Больные дорожки чистили, но к Ленину не прикасались. А он, мастер конспирации, на этом, видимо, не очень настаивал.
Между прочим, когда я был маленьким, я был красным следопытом и брал интервью у кучера Ленина – товарища Мельникова – для стенной пионерской газеты. Так что можно сказать, что я видел Ленина глазами его кучера.
В общем, в санаторном отделении было очень уютно. За окном мороз, а вокруг тебя старая мебель, тепло, кто-то музицирует. В отделении стоит большая, наряженная старыми игрушками, новогодняя елка.