Бухта командора
Шрифт:
Высокая волна перекатила через гряду, подхватила белушонка, понесла, и вдруг он остановился. Пятно больше не двигалось — маленькое животное оказалось на мели.
Азарт охотника боролся в Грише с жалостью.
— Перевернет ведь, — пробормотал он, и я понял, что он говорит про нас с ним и про лодку.
— Авось не перевернет. Попробуем?
Мы столкнули на воду карбас, торопливо загребая короткими веслами, отошли от берега. Завели мотор. Описав дугу, оказались рядом с камнями. За спиной у меня кто-то шумно выдохнул, я обернулся и успел заметить
Второй раз белуха вынырнула у самого борта. Из воды показался белый крутой лоб, похожая на шар голова, короткий, безгубый, длинный, как птичий клюв, рот. Зверь выбросил из дыхала с тонким свистом струю брызг, перевернулся и, не погружаясь, поплыл. Он плыл прямо на камни, где еще недавно был проход и откуда теперь стремительным потоком уходила вода.
— Вот шальная, осохнет ведь! — сказал Гриша и, круто положив руль на борт, пересек зверю путь.
Лодка и белуха разошлись, едва не задев друг друга, карбас проскочил вперед. Гриша заглушил мотор. Тут же пронзительно заскрипел о камни окованный железом киль. Пришедшая следом волна приподняла нас, и карбас, перемахнув камни, закачался на тихой воде.
Мы подгребли к белушонку. Здесь было совсем мелко. Гриша перевалился через борт, слез, по пояс в воде подошел к животному. Белушонок лежал обессилевший, на боку, изредка ударяя хвостом.
— Веревку давай! — крикнул мне Гриша.
Он накинул петлю на хвост белушонку, вдвоем мы подтащили коричневое обмякшее тело к борту, привязали. Вторую петлю пропустили под плавники. Дождавшись волны, столкнули карбас с мели и, часто работая веслами, погнали его назад к камням.
Белуха была тут. Она вертелась у самых бурунов, то и дело выставляя из воды голову. Нижнюю челюсть она ободрала о камни — тонкие красные струйки бежали по горлу.
Нам повезло: лодка попала между двумя большими камнями, мы проскочили в щель между ними и очутились на открытой воде. Прежде чем очередной пенный вал успел швырнуть нас назад, мотор взвыл и карбас рванулся от камней.
Белуха неслась следом, не погружаясь.
Я увидел, что веревки, которыми был привязан белушонок, натянуты втугую.
— Стой! — закричал я. — Стой, Гриша! Мы задушим его.
Ардеев сбросил обороты и вырубил винт. Мотор работал теперь вхолостую. Блеснул нож — Ардеев перерезал веревки, дельфиненок очутился на свободе.
— Не убили?
Гриша пожал плечами. Невдалеке от нас всплывало огромное белое тело — мать спешила к детенышу. Он стал тонуть, она поддела его лбом, удерживая у поверхности.
Ветер относил нас. Привстав, мы смотрели во все глаза — что будет? Наконец мне показалось, что белушонок шевельнулся. Мать еще раз подтолкнула его, затем они погрузились и всплыли уже в стороне.
— Жив, — сказал Ардеев.
Когда они показались в следующий раз, белуха выставила из воды голову, и до нас донесся неторопливый, низкий, похожий на гудок паровоза свист.
Потом они поплыли — мать впереди, детеныш чуть поотстав. Плыли и становились все незаметнее…
— Пошли домой?
— Пошли.
Карбас повернул и небыстро вместе со слабеющими волнами побежал к берегу.
В избе наше отсутствие не прошло незамеченным.
— Чего это тебя в море носило? Бензин лишний? — спросил Коткин.
— Ага… — с вызовом ответил Гриша. — Лишний.
Из окна, около которого лежал на нарах бригадир, были хорошо видны и берег и море. Коткин недобро посмотрел на Ардеева, хотел что-то добавить, но не сказал ни слова.
Мы с Гришей молчали. Мы знали, что охотники не одобрят наше плавание.
ЗА РОГАМИ
— Линный гусь, он слабый, — говорил Ардеев, лежа на нарах и мечтательно смотря в потолок. — Летать ему нельзя, перо падает. Лучшего места ему, чем на Канином, не найти. На озерах он сейчас, в тундре. По Камню от моря, если прямиком, часа три. Эх, я бы пошел — Коткин не отпустит! А вы идите, там и рогов насобираете.
Мысль отправиться на озера, где жируют гуси, давно занимала меня. Теперь к этому добавилась возможность раздобыть пару оленьих рогов.
К тому, что я знал о том, как олени теряют рога, взамен которых вырастают новые, добавилась еще одна версия. Ее изложил мне Коткин.
— Рогов там много, — сказал он, узнав о походе, который я замыслил. — Только не все роненые. Ненцы их тоже пилят. Самым крепким спиливают, чтобы не дрались. А то что получается: олень старый, рога крепкие. Он этими рогами молодых оленей от самок гоняет. Потом — от тяжелых рогов у стариков «головная болезнь» начинается. Голову шибко вниз тянет… Ты к вечеру-то вернешься?
— Вернусь.
Я вышел утром после чая.
— До озер не доходя, только блеснут, влево возьми! — На крыльце стоял Гриша и кричал мне вслед. — Там распадок, по дну — речка. Берегом пройдешь, поднимись на угор. Там земля красная. На этой земле — рога. Лет пять их там режут.
Я вскарабкался на Камень, и меня подхватил ветер. Он уперся в спину и стал толкать. Ноги срывались с мелких, поросших морошкой и мхом кочек, вязли в топкой, сырой глине.
Рыжая всхолмленная тундра убегала к горизонту.
Я брел по ней, стараясь держаться спиной к ветру, чтобы не потерять направление.
По пути на северном склоне длинного пологого холма попался еще один снежник. Снег в нем лежал плотный, льдистый, намертво примерзший к глине. Теплые ветры и косые солнечные лучи сделали снежный вал узким, выпуклым и гладким. Я без труда нашел в нем узкую стаявшую перемычку, не набрав в башмаки снега, перелез через нее и снова зашагал по тундре.
Брел по ней уже часа два, когда заметил впереди слабый голубой свет. Отрываясь от горизонта, над коричневым разливом мхов дрожала синяя полоска озера. Белая, омытая дождями и талым снегом кость хрустнула под ногой — осколок оленьего черепа; я решил, что это напоминание, что гусей посмотрю потом — главное, рога! — и взял влево.