Бухта Туманов

Эгарт Марк Моисеевич

Сгружали более легкие детали, механизмы, приборы. Их сносили на руках, входя в воду по шею, а стрелой поднимали бочки с цементом, двутавровые балки и опускали на грузовики, которые поочередно подъезжали по воде к барже.

Ночь выдалась темная, безлунная. Костры отбрасывали на дорогу перебегающие с места на место блики. Во мраке слышались голоса, скрип гальки, хлюпанье воды. Ветер, которого все ждали с тревогой, то возникал, то стихал. Небольшие волны с легким шумом разбивались о берег. Но казалось, что прибой усиливается, вот-вот налетит шквал и наделает беды…

К полуночи волнение в бухте действительно усилилось. Разгрузку пришлось прекратить. Мокрые, продрогшие матросы разделись и грелись возле костров, сушили одежду. Костры горели всю ночь. Люди спали тут же на берегу, укрывшись кто чем мог. Едва рассвело — они снова были на ногах. Один только матрос, первого года службы, начал жаловаться на стертую ногу и отпросился к врачу.

Об этом потолковали, пошутили и приступили к работе. Было холодно, сыро. Туман низко клубился над бухтой. Накрапывал мелкий дождь. Но ветра не было, и волнение в бухте улеглось. Видимо, шторм прошел стороной.

Теперь предстояло самое трудное: выгрузка орудийных стволов.

— Товарищи! — сказал капитан Пильчевский. Он тоже проел ночь на берегу. Глаза его устало щурились.— Товарищи

матросы!

— Смирно! — скомандовал во весь голос Синицын, хотя в этом не было нужды, и стал перед фронтом, вытянув руки по швам. Он был возбужден и не то что боялся за своих людей — как бы не сплоховали, а скорее злился на самого себя за вчерашнюю глупую историю. Ему уже попало от капитана и от врача. Доктор впрыснул ему раствор марганцевокислого калия, но вот — болтайся без дела с забинтованной рукой!

— Вольно! — сказал капитан Пильчевский своим низким, немного ворчливым голосом и вытер капли дождя с лица.— Разгрузку нужно закончить сегодня. Понятно?

— Ясно!

— На фронте и не то бывает!

— Как не понять! — послышались голоса.

— Это Загорщикову непонятно,— отозвался насмешник Майборода, имея в виду отпросившегося к врачу матроса.

— А ну, расходись, раздевайся, слушай мою команду! — опять на всю бухту закричал Синицын, так что даже капитан на него оглянулся.

Парусиновые форменки, штаны, тельняшки полетели в кусты. Поеживаясь под дождем, матросы в одних трусах вошли в воду и выстроились в две длинные шеренги под прямым углом к барже. Только их головы виднелись над водой.

Загрохотала лебедка. Стрела, подхватив цепями тяжелый стальной ствол орудия, медленно как бы напрягая силы, поднимала его над баржей. Пронзительно скрипели, натягиваясь и вращаясь в гнездах, толстые звенья цепей. Тело орудия неприметно для глаза перемещалось в воздухе. Вот, чуть накренясь казенной частью, ствол начал осторожно погружаться в воду.

— Стоп!

Казенная часть опустилась на дно. И тотчас десятки рук взялись за канаты, которые своими петлями накрепко обхватили орудийный ствол. По команде: «Раз! Взяли!» — матросы, на манер бурлаков, потащили тяжелый груз по дну к берегу. Орудия не видно было на поверхности, лишь вода бурлила и пенилась под канатами, обдавая брызгами людей.

— Держи! Держи! — кричал Синицын, хотя все и так держали крепко.

Но он повторял свое: «Держи, держи!», вытягивая над водой забинтованную руку, и видно было по его молодому лицу, что он страдает из-за того, что не может принять участия в общем деле.

Хлюпая по воде, спотыкаясь, люди шли, подчиняясь единому ритму— шаг за шагом, шаг за шагом. Они вытащили орудийный ствол на берег и здесь по команде: «Стой!» — остановились.

Несколько минут матросы отдыхали, лежа на прибрежной гальке, закрыв глаза, разбросав обессилевшие руки. Но вот кто-то поднял голову, другой посмотрел на него и что-то сказал, третий откликнулся, четвертый толкнул соседа в бок — и уже громкий говор и смех пробежали по рядам.

— А наш Гаврюша спать приладился,— насмешливо показал Майборода на своего соседа.

— Как же, заснешь! — вздохнул Гаврюшин, дуя на саднящие ладони.

— Что, горячо? — не отставал Майборода.— Ты песочком потри…

Пошучивая и покуривая, лежали матросы под мелким, надоедливым дождем, который, словно досадуя на их здоровье и смех, продолжал моросить. Зато солнце было на стороне моряков. Первый горячий луч ударил и зажег грозным светом сталь орудия. Клубясь, расходился туман, и медленно, будто нехотя, стихал дождь. Последние радужно светящиеся капли упали на землю. Заголубело небо. И по команде: «Поднимайся!»— матросы опять пошли в воду.

Второй орудийный ствол был доставлен на берег тем же способом, что и первый. На берегу орудия установили на заранее приготовленные катки.

Первые сто метров пройдены благополучно: здесь галька и твердый грунт. Дальше начиналась пропитанная влагой и превратившаяся после недавних дождей в жидкую грязь ложбина. Бревна гати, уложенные наспех вчера, разъезжались, подпрыгивали. Гать прогибалась под тяжестью груза и, хлюпая, погружалась в трясину. Но всё новые и новые люди, сменяясь, налегали на натертые лямки, и мокрые, облепленные грязью орудийные стволы медленно двигались дальше.

Тащили груз все: матросы, офицеры, шоферы, дневальные, которым разрешили отлучиться, кашевары, управившиеся на камбузе. Даже доктор пришел. Синицын старался не попадаться ему на глаза.

Солнце жгло во всю силу. Пот струился по разгоряченным телам и лицам, заливал и слепил глаза. Жмурясь, дыша прерывисто и шумно, напрягаясь в едином усилии, люди шли, шли, пока не раздавалась команда: «Стой!» Тогда они валились на траву у дороги и лежали неподвижно, отдаваясь короткому отдыху.

Синицыну казалось, что больше он не в состоянии будет подняться. Но раздавалась команда — и он вставал. Снова стертые до крови пальцы брались за нагретый канат, снова напрягались все силы…