Бухтарминские кладоискатели
Шрифт:
– Да-да, была такая знаменитая на весь мир фирма, – подтвердил Пахомыч. – Драгоценная посуда. На неё только смотреть можно, любоваться, а не чай пить. Глядите, стенки бумажной толщины. Вот ведь умели же люди!
Всего достали из ящика около сорока предметов, где были и сахарницы, и вазочки, и кофейницы, и всего несколько чайных серебряных ложечек. Лишь три чашечки оказались раздавленными, все остальные целы.
– До чего ж пригожа эта посуда!– восхищаясь, ходил вокруг всего этого добра, разложенного на земле, Пахомыч. – Надо же и как-то упаковать эту хрупкость, чтобы не побить.
– Побольше бумаги или ветоши, – советовал Рома.– Аккуратно завернуть.
Выгрузив всё до дна, с трудом подняли ящик, весивший не менее пуда, и тут всех ожидал ещё один сюрприз. Под деревянным ящиком лежал другой – небольшой, свинцовый.
– Крышка запаяна или заварена, – заявил Стёпа, внимательно рассматривая шкатулку. – Нигде ни щелочки, – наконец определил он.
– Неужели сам Карпей Афанасьич закладывал? – бормотал сбитый с толку Пахомыч. – Анисья-то до такого бы не додумалась. Да и где ей, девке-то! Давай ножом подрежем. Свинец-то, он мягкий.
– Мягкий и не ржавеет, – торжествующе согласился Роман.
Аккуратно сковырнули крышку, и из ларца посыпались бумажные царские ассигнации и николаевки.
– Карпей, Карпей! – машинально повторял Пахомыч. – Он, он деньги заложил. Да что толку-то от них? Только для музея. Успел-таки спрятать!
– Тут есть что-то ещё, – заявил Стёпа, развёртывая сложенные вчетверо бумаги.
Все трое склонились над развёрнутыми большими листами, красиво разрисованными картинками, где самыми важными были двуглавые царские орлы.
– Это похвальные грамоты, выданные гимназисту Алексею Карпеичу Шашурину, – бегло прочитав текст, заметил Роман.
– Вот как! – удивился Пахомыч. – Алексей – это сын Карпея Афанасьича, брат Анисьи, значит. А я, признаться, как-то и забыл о нём. Сгинул он совсем молодым, в Гражданскую воевал на стороне беляков.
– Одна выдана в 1912-м и посвящена Отечественной войне 1812 года. Да, тогда ведь отмечалось столетие этой войны, – продолжал Роман.– А другая – 300-летию царского дома Романовых. Кого тут только нет! Портреты всех царей и героев России.
– Чёрт побери, какой красивый почерк! – заметил Стёпа. – Мне бы так писать!
– И почерк хороший, а смотри, каковы картинки! – восхитился Роман. – Здорово сделано, а говорим «отсталая Россия». Нам бы такие грамоты!
– Что вы хотите, на самом деле Россия шла вровень со всеми европейскими странами, – заметил Пахомыч. – По крайней мере, старалась не отставать.
– А вот ещё шедевр. – Роман развернул следующую бумагу, как и первые две, размером не менее шести тетрадных листов.– Ого, какой орёл с двумя головами! И текст, за который можно залететь, куда не надо. Называется «Дарственная грамота». Вот, слушайте: «Божьей милостью мы, Николай Вторый, император и самодержец Всероссийский, Царь польский, Великий князь финляндский». Во как! И всё с ятями и ерами в конце слов. Читаешь – будто в сказку про царя Гороха попал.
– А как же, всё для важности, – отозвался Пахомыч, – для величия. Из-за этого, может, и революция произошла. Надоело людям слушать это державное величие бездарного человечка.
– Ты дальше читай, о чём речь, – поторопил Стёпа.
– «Проявляя милосердие и заботу о своих гражданах и памятуя о благополучии и процветании Родины, в урочище Дарственное близ заимки Кумашкино Зайсанского уезда Семипалатинской области дарую орошаемую проведенным каналом землю в количестве трех десятин мещанину Карпею Афанасьевичу Шашурину в бессрочное пользование».
– А-а, вот оно как открывается! – с удивлением произнёс Пахомыч. – Выходит, Карпеич сначала крестьянствовал. А место то мне на Курчуме знакомо. И село Дарственное так и прозывается по сию пору. Только рядом там теперь ещё большее село выросло, Кумашкино. Говорят, его ещё Курчумом прозывают.
– Вы мне, Пахом Ильич, растолкуйте, как это царь раздаёт землю, да ещё и орошаемую каналами, и всё бесплатно? – недоумевал Рома.
– Так это ж по реформе Столыпина. Для блага страны раздавали землю, чтобы не пустовала, а приносила пользу.
– Выходит, и царь о стране заботился, о народе?
– Выходит, что так.
Роман потряс шкатулку:
– Звона золотых пиастров нет, зато есть шелест ассигнаций. Ничего, для коллекционеров и бумажные деньги драгоценны, если они старинные.
– Вот вам и история, – заявил Пахомыч. – Хотя и не совсем местная. Считайте, что вам повезло.
– Повезло, повезло, – живо отреагировал Роман. – Прямо как в сказке: как задумали, так и вышло. У вас, Пахом Ильич, всё оставим, пока из музея не приедут и заберут всё это добро.
– Добро, да ещё какое! – подтвердил старик. – Всё сохраню, будьте спокойны. Народ должен знать свою историю, а где её увидишь, как не в музее?
Хан Алтай
– Пахом Ильич, а почему перевоз через Хамир называется калмыцким?
Через несколько дней после раскопки клада ребята Дементьевы пришли навестить старого охотника, а заодно проведать найденные сокровища.
– А тут вы и сами могли бы догадаться, что к чему, – начал Пахом Ильич. – Прозвище это давно появилось, когда – не знаю. Как пришли русские, так с ними стали торговать алтайцы. Алтайцы – это те же калмыки, ойротами их иногда называют. В старые годы их царские власти причисляли к бродячим, так как земледелием они не занимались, а кочевали по тайге в поисках пушного зверя. То есть охотились на соболя, белку, куницу, и на лося, марала тоже для пропитания. Приходили они из-за гор, из-за Холзуна, значит, приносили мягкую рухлядь – так русские издавна называли пушнину. Посиживали на колодах, принесённых рекой, дожидаясь русских купцов, а мы, детвора, тоже вертелись тут, прибегали посмотреть на диковинный народ. Калмыки покуривали свои трубки, обменивая с пацанами на хлеб листвяжную серку или кедровые орехи. Тёмный был народ. Как говорится, дикие сыны тайги. Страшные на вид, но добрые душой и сердцем, и наивные, как дети. Мне тогда часто приходилось общаться с ними, и кое-что я узнал о их богах и вере. Более всего они почитают свои горы, считая, что это владения хана Алтая, а гора Белуха – его резиденция, его трон. Ковырять землю – грех, земля – это святыня.
– Пожалуй, это мудро, – согласился Роман, – но как же тогда обойтись без пахоты, без хлеба?
– Так они сами, если потом и сеяли что, то обходились деревянной сохой. Так, только чуть-чуть поцарапав почву. Я тогда молодой был, говорю старику алтайцу: «Ну и где ваш этот хан Алтай? Где его большой чум стоит? Советская власть не только всех ханов и богачей, даже царя прогнала. Нет никакого вашего Алтай-хана».
А старик сидит так это спокойно, усмехнулся и свою трубку набивает махоркой. Потом говорит не спеша, неторопливо: «Глупый ты, урус, молодой, и много не понимаешь. Алтай-хан, может, и не человек вовсе, и ни прогнать, ни убить его нельзя. Это ты сейчас такой храбрый, а как попадёшь в переделку, под оплывину нарвёшься али под лёд провалишься на реке – вспомнишь тогда хана Алтая, с мольбой обратишься: ”Помоги, Хан Алтай!” И гневить Хана Алтая нельзя: рассердится, бурю, ураган напустит, Хамир разольётся. Сколько уже людей утопло!»