Бухтарминские кладоискатели
Шрифт:
За горными петухами
Медленно и как бы нехотя наступала весна. Но она уже чувствовалась по яркому сиянию солнца и нестерпимому блеску снега. Ещё нигде не проглянула ни одна проталина, а тетерева уже волнуются. Не терпится им поплясать, свою удаль показать. Ходит тетерев-косач туда-сюда по ветке, вниз посматривает: не показалась ли земля? Снег ещё не поплыл, а поверх льда на реках уже выступила вода, днём она расплывается под солнцем, как сахар, поедая снег, а ночью вновь смёрзнется жёлтым блином-наплывом – гладким, как стекло.
От нетерпения сердито бормочет себе под нос тетерев, будто грозит кому-то: «Продам шубу, куплю балахон». Вот заладил: ну и продавай, коли жарко стало. Скок-поскок, спрыгнул на снег, походил по жёсткому насту, опустив крылья и подняв хвост. Нет, несподручно голыми ногами по снегу-то шлёпать – взобрался опять на берёзу. Песенка тетерева вовсе не громкая, а разносится в весеннюю пору во все стороны, далеко по горам, по долам. На что Столбоуха – большое село, а хорошо слышится на всех улицах тетеревиное бормотание, особенно по утрам. И Роме со Стёпой не терпится в лес не хуже, чем косачам. Сидят на уроках, в окна поглядывают.
Майским субботним вечером вся семья Дементьевых сидит у самовара. Назавтра наметили поход за глухарями, и, конечно, разговор только об этом. Можно ли назвать охотой ловлю птиц петлями?
– Во всех книгах пишут, как весной охотятся на глухарей, – делился Пётр Иванович. – Крадутся к токующей птице ночью, подскакивают, когда глухарь точит – шипит и щёлкает. Любовь у него, и он якобы в это время ничего не слышит, глохнет. А вот у нас совсем не так. И глухарь наш совсем другой – черноклювый, горный, и вовсе он не тугоухий. А почему так – не знаю. Может, все врут? Наши ли охотники или российские?
– Да к чему это ночью по тайге шарашиться. заряд ружейный тратить, – встрела в разговор Марфа, – когда петлями куда добычливей охота бывает? Ещё дед мой этих петухов так добывал. И отец, само собой. Потому наш глухарь и называется горным, что на горе его ловят. На равнине в России этот способ не пройдёт, а у нас на Алтае того же косача, бывает, руками ловят.
– Как это? – не поверил Стёпа. – Тетерев – птица! Как его можно поймать, если он летает?
– Летать летает, да вот на ночь в снег зарывается. Если мороз за тридцать, может не только ночь, но и день там просидеть. Под снегом ему тепло, благодатно, да вот беда: когда он с берёзы вниз спрыгивает, на снегу след остается. Охотник идёт, примечает: «Ага, здесь косачи с дерева спрыгнули». Ямки-то, они видны. Тихонько подкрадывается и… кошкой бросается и хватает тетерева. А то ещё и сачком – так ещё сподручнее.
– Да-а, – протянул Рома, – надо и нам попробовать.
– И не жалко вам? – вступила в разговор Надя. – Как-то нечестно получается. Им и так тяжело зимой, а тут вы, будто голодные!
– Ну, не нам, так лисе на обед достанется, – оправдывался Степан.
– Это что, – опять взяла слово мать, – в бытность моего детства косачей было так много, что их ловили, сидя в специально вырытых ямах. Сверху укрыто всё ветками, соломой, и снопики пшеницы – их называли кладью – для приманки расставлены. Тетерева глупые, лезут за поживой, а тут яма. Проваливаются – только успевай хватать.
– Это очень жестоко, и мне не нравится, когда вы называете тетеревов глупыми!
Надя не очень любила рассказы охотников, хотя частенько сопровождала братьев в прогулках по лесу, да и на охоте бывала не раз.
– Тут, Надюша, так, – за всех ответил отец, – или признавать охоту, или нет. А охота, между прочим, человека человеком сделала. На одних корешках да луковичках дикий человек гомо сапиенс бы не стал. А впрочем, Надя, я с тобой согласен. Атавизм эта охота, должна бы отмереть эта страсть, а тянет. Так как, с нами-то завтра пойдёшь?
– Пойду, пойду! – торопливо отвечала Надя. – Эти глухари такие смешные! Ходят важно, вразвалочку, и сердитые бывают, как индюки.
Ловлей глухарей по оттаявшим склонам занимались едва ли не все пчеловоды и жители Подхоза. У каждого свой путик – тропинка, по которой бегают или ходят тяжёлые мошники, как называют глухарей за их солидность и вес. Именно ходят, а не летают. Зиму глухарь кормится в кедрачах на белках, а как горы оттают, летит вниз. Глухарь – птица тяжёлая, летает плохо, но вниз-то чего не лететь! Так разгонится, что и остановиться не может. Планирует, летит, как тяжёлый снаряд. Бах! – сел. Огляделся: «Эх, однако, перелетел, надо возвратиться чуток вверх». Топает на своих двоих, выбирая дорожку, где почище и кусты пореже. Что такое? Какая-то ограда поперёк пути. Бежит вдоль неё, вот, кажется, и проход есть. Как раз то, что надо! Сунулся туда, голубчик, – и готов! Головой прямо в петлю.
– Вот он наш красавец, попался, как кур в ощип! – порадовался удаче Пётр Иванович. – У меня их тут целых пять ловушек, будет ли ещё? Как раз тебе, Надюша, на день рождения плов сделаем.
– Мне и одного хватит! – почти сердито отвечала Надя, жалея краснобрового черныша.
– И когда ты, пап, изладил всё это? Имею в виду ловушки с загородками из хвороста, и петли из чего-то изладил? – спросил Рома.
– А вот пока вы грызли гранит науки, я и потрудился. А кто научил? Так это же соседи наши надоумили. Здесь ведь все пасечники – охотники. Даже мать наша – она же из местных – науку эту знает. А что до проволоки, так голь на выдумки хитра – из брошенных автомобильных шин вынимаем. Стальная, не порвёшь. Этого добра сколько хочешь, и, главное, бесплатно – ничего не стоит.
Во второй ловушке ничего не было, а в третьей и в пятой опять удача. Двух положили в рюкзак, а третьего отпустили, благо он был жив-живёхонек. Обрадованный, быстро-быстро побежал в гору – совсем как это бы сделал домашний петух.
– Ишь, какой у него внушительный, сердитый вид! – весело сказал Пётр Иванович. – Давай, шпарь, да не попадайся больше! На развод, пусть живёт, – добавил он, оборотясь к детям, – а нам, и верно, двух хватит. Бывает, и зайчишка попадается в эти окаянные петли. Вот ведь незадача – лезут почём зря. А может, и правда пора кончать с этими ловушками! Мне ведь, Надюшка, и самому птицу жалко.
Сделав дело, все присели отдохнуть на прогретые сухие кочки. Достали припасы из дома: яйца, сваренные вкрутую, чёрный хлеб и молоко. Со всех сторон, сидя в голых ветвях, рыженькие овсянки тянули свою нехитрую песенку. Бабочка лимонница пролетела, а солнце жгло так, будто на дворе лето.
– Ну вот, ребятки, кажется, неплохо мы провели день, – сказал, вставая, Пётр Иванович, – теперь можно и домой. Глядите, клещей не наберите. Они сейчас дюже голодные – так и лезут, спасу нет.