Букет белых роз

Кросс Калерия

Дышать было нечем.

Юлия

Интервал семнадцатых-восемнадцатых веков не давал нормальной жизни, и я не понимала, почему такую жизнь англичане считали правильной.

За день работы с меня, казалось, семь потов сошло, но я так и не нашла места, чтобы очистить тело.

Девушки, как и остальные обитали дворца, были неопрятными служанками. Они не видели себя со стороны, не мылись и разносили друг другу заразные болезни. Лишь из-за этого я держалась от них подальше, чтобы не

подцепить ничего угрожающего моему здоровью.

Они судили жизнь аристократов между собой, пока в камине огонь пылал оранжевым пятном и разносил жар по всей душной кухне. Среди их окружения мне досталась роль не просто садовницы, а свидетельницы перестройки их жизни, встречи перемен и выдержкой новых дорог из раскаленных углей и осколков.

Девушки, какие по возрасту младше меня, не занимались ничем, пока слуги, высшие по должности, и чета баронов не заставали их в безделье.

Горничные ловко хватали минуты для лишних сплетен.

— Девочки, как же утомляют эти подготовки к разным праздникам! Вот уже и скоро женитьба наших дворецкого и госпожи Бронте.

— Событие большое! — воскликнула одна из служанок, вычищая до блеска кастрюлю. — Я очень рада за нашу юную баронессу!

— А я за Фрэнса, — вдруг услышала я. — Но почему он так печален? Как будто не рад?

— Я слыхала, — начала самая младшая, — что он вообще никогда не любил дочку нашего хозяина.

— Да как это возможно? — удивилась другая. — Не любить такую девушку? Только безумец может не замечать, каким богатсвом владеет эта красавица.

— Мне так не кажется.

— Ох, не завидуй, милая. Ей-то порхать, а нам — пахать.

Младшая только всплеснула руками:

— Везет же!

Если раньше при других служанках я не могла выйти дальше кухни, то сейчас они не заприметили моего отсутствия. К счастью или беспокойству, но их общество совсем не импонировало мне.

По длинным коридорам, освещая себе путь, я искала Фрэнса.

Свеча, стоящая посередине канделябра, трепетно пыталась справиться с плескавшимся вокруг мраком, бросала лучи на картины, вела по дороге сквозь пелену молчания.

Но вдруг - погасла, когда я распахнула дверь и ощутила сквозящий от окна ветер.

Фрэнс, не услышавший моего прихода, неподвижно стоял лицом к окну.

Он оставался в бездействии, как застуженный арктическими льдами.

Я видела его одиноким, разломанным. Тем, который потерял себя и заперся в этой комнате, как в камере для заключенных.

Дворецкий смотрел в окно, а руки с расстегнутыми манжетами безжизненно висели по бокам.

К горлу подскакивало.

Мой голос прорвал сеть охватившей тишины:

— Я вижу, что вам больно. Вы не любите Тессу.

Но Фрэнс уже не был так мягок, как днем — ответив, он будто впускал в меня иголки, холодно блокировал к себе путь:

— Кто вам дал право влезать в мою личную жизнь? Зачем вы сюда пришли?

Но этим вопросам осталось только раствориться в ночи, а Фрэнсу медленно ждать.

Глотая страх, катающийся по горлу, я продолжала так же прямо говорить ему в лицо:

— Вы не любите ее. Поэтому такой хмурый и вечно грубый.

И потом я ловила отрывочные фразы, несущиеся по воздуху из слоя темноты:

— Это не ваше дело. Лучше займитесь своим садом… Ради бога, не трогайте меня.

Опять удар, хоть и не резкий.

Его слова, затрагивающие мукой, всадились в меня штыком.

— Но это не жизнь, если следовать по такому пути, - сказала я.

— А каком другом пути может пойти речь, если его нет?
– Выдыхает горько и глубоко. — Прошу вас, не подходите ко мне больше.

Он не хотел меня видеть: он прогонял, хоть и другими словами; он бил ими, сдерживая себя до самого конца.

Собравшись покинуть его, я уже стояла лицом к закрытой двери и выкрикнула возмущением, чувствуя, как Френс смотрит на мою освещенную лунной полоской спину:

— Это не жизнь. Слышите меня?! Вы будете существовать, пока не поймете, что должны жить!

Я выбежала из комнаты со слезами.

Мы не можем не делать друг другу больно. Зная или не зная, мы все равно причиняем ранения. Со сожалением или без, мы все равно будем так поступать, а слова, обещания — всего лишь нужное для того, чтобы излечить на время.

Но мы такие же в черном и белом.

С пятнами.

Не святые.

Грелль

Дыхание временно остановилось, а дерущий внутри кашель сам собой выталкивал остатки кислорода. Опираясь о трясущими ладонями, я вставал снова и снова, но, как камнем, меня опять придавливало к земле.

Било.

Я боролся с самим собой.

Сознание понемногу отключалось от тела, а преграда поддалась. На меня заново обрушился приступ.

Продрал перепадами.

Ноги ломило к коленях — я не мог идти, лишь полз.

Я старался не войти в знакомое состояние и набирал в разрывающиеся легкие столько воздуха, чтобы не дать болезненной пытке зайти слишком далеко.

Держись.

Яд, текущий в крови, уже разжигал поднимающееся безумство. Сегодня слишком сильно…

Ты справишься… Ты сможешь.

Как ни взлетал дальше от этой ямы, но снова падал ко дну. Держался, искал точку приложения сил, хватаясь за последнюю надежду; за то, что заставляет дальше жить.

Театр… сцена.

Опускаю голову. Слеза выкатилась из-под глазницы. Пальцы сжали нежную траву.