Букет кактусов
Шрифт:
Кондрашов опять заходил по комнате. Казалось, он совсем забыл о главном предмете их беседы – что его зять собирается бросить его дочь.
– Ты знаешь, Борис, все это и вправду весьма любопытно. Смотри сам. В студенческие годы этот парень не проявляет склонности к однополой любви. Да и сейчас известно, что в Италии у него остались молодая жена и маленький сын. Ведь он не кто иной, как зять Джованни Мазино, хозяина корпорации. Ты знал об этом?
– Бог ты мой! Впервые слышу.
– Это неудивительно, Рэймонд предпочитает об этом не распространяться. С одной стороны, вроде бы благородное проявление, не хочет козырять родством с боссом. А с другой стороны – возникает вопрос: а не скрывает ли он свою нормальную мужскую жизнь намеренно?
– Но зачем?!
– Вот то-то и вопрос – зачем... Зачем ему вдруг понадобилось убеждать общественное мнение, что он гомик? Кстати, я навел о нем справки и выяснил вот что: это странное превращение случилось с господином Кофи лишь нынешней осенью. До этого – а ведь он в Москве уже больше года – ни в чем таком нетрадиционном замечен не был. Вел довольно скромный образ жизни и, действительно, общался в основном с приятелями мужского пола, однако не чуждался и дамского общества. Охотно рассказывал о своей семье, показывал фотографии жены и сынишки. Вот ведь какая странная штука получается, Боренька!
– Знаете, что я вам скажу, шеф? Не знаю, зачем вам приспичило собирать информацию об этом черномазом, только все ваши досужие домыслы не стоят выеденного яйца. Даже если все так, как вы говорите – не вижу в этом ничего сверхъестественного. Он бисексуал – только и всего. Таких случаев сколько угодно. Многие из голубых вполне могут и с женщинами тоже, даже женятся и заводят детей, однако не перестают развлекаться и с мальчиками. А за пределами нашей Родины нравы спокон веку были гораздо свободнее, люди имели возможность смело экспериментировать в сексе, накопили богатый опыт... Вы же раздули из этого целую детективную историю, честное слово! Все гораздо проще, Евгений Евгеньевич. Поверьте мне.
– Ты думаешь? Хм... Возможно, возможно. Уж в этом-то, безусловно, ты понимаешь побольше моего. Мое поколение еще не имело возможности «смело экспериментировать в сексе». Да, пожалуй, и слава Богу, что не имело.
Борис усмехнулся, отхлебнул виски.
– Отрицательный момент во всем этом есть, но только для меня лично: если Рэймонд и правда бисексуал – значит, я не могу быть спокоен за мою очаровательную блондинку! Ну ничего, скоро мы этому положим конец.
Некоторое время Кондрашов молча глядел в окно, за которым, глубоко внизу, тянулся самый длинный мост в мире – улица Кузнецкий мост.
– Значит, ты решил окончательно? – спросил, не оборачиваясь.
– И бесповоротно. Обжалованию не подлежит. Так что можете казнить, шеф.
– Это всегда успеется. Только много ли с тебя проку, с дохлого-то? Живой ты мне до сих пор больше годился...
Евгений Евгеньевич резко развернулся, подошел к маленькому столику, возле которого стояли их кресла. Плеснул в стопку из бутылки густой ароматной жидкости и одним махом опрокинул в себя.
– Знаешь, о чем я тебя попрошу, Борис? Ты все-таки не спеши. Подумай еще сто первый разок, прежде чем резать по живому. Отрежешь – потом ведь назад не пришьешь, тут хирургия особая.
– Евгений Евгеньевич...
– Молчи! Я тебя прошу – подумай. У тебя еще почти две недели до самолета, а за две недели, знаешь, всякое может случиться. Не звони пока Ларе, не травмируй девочку. Обещаешь?
– Господи, шеф, ну будьте же вы мужиком, посмотрите правде в глаза. Ну хорошо, обещаю. Но на том самолете меня все равно не будет, так и знайте!
– Ладно, ладно. Мы об этом еще поговорим попозже. Только ты не пори горячку, Борис. Это все, чего я у тебя прошу. Неужели это так много?
Угрызения совести, которые втихую мучили Жемчужникова с того самого момента, как он полюбил Любу, наконец прорвались наружу. Если он перед кем-то и чувствовал себя свиньей, то не перед женой, а перед тестем, которого считал своим другом.
– Ну что вы, Евгений Евгеньевич. Вы простите меня, если можете. Я еще подумаю, конечно. Но я хочу вам сказать... Как бы ни сложились мои отношения с Ларисой, как бы они ни сказались на моей карьере, вас я всегда буду уважать и всегда буду помнить, что вы для меня...
– Брось, брось. Еще карьеру сюда приплел, умник. Езжай домой, Борис, поздно. Да не забудь, что обещал любимому тестю.
Уже в дверях кабинета Кондрашов остановил зятя.
– Постой-ка. А эта твоя бывшая пассия, которую тогда упекли за решетку... Ты в курсе, где она сейчас? Что с ней?
Борис сжал челюсти.
– В курсе. Она умерла.
– Вот как? Откуда же такие сведения?
– Мне позвонила ее университетская подруга. Несколько дней назад.
– Интересно. И что она сказала?
– Сказала, что получила из зоны, где сидела Александра – кажется, это где-то в Средней Азии, – извещение о ее смерти. От сердечной недостаточности или что-то в этом роде.
– Весьма прискорбно. Но зачем она сообщила это тебе? Чего хотела?
– Не знаю. Наверное, хотела, чтобы я почувствовал себя сволочью. Мы с этой фифочкой не ладили еще в университете.
– Ну и как – у нее это получилось?
– Спокойной ночи, Евгений Евгеньевич.
– И тебе счастливо, зятек.
Борис Феликсович сунул нераскупоренную бутылку обратно в бар и судорожно взглянул на часы. Фу ты, слава Богу, еще есть время прийти в себя. А то от этих мыслей он что-то совсем раскис. Не хватало, чтобы Люба застала его в прострации.
Он должен думать сейчас только о ней. О ее прекрасных синих глазах – каких-то просто неестественно синих, будто в них капнуло ясное осеннее небо... И о том, что эта женщина так мучительно напоминает ему ту, другую, которая была когда-то и которой больше нет, нет...
Борис в ужасе вздрогнул. «Идиот! Неврастеник! Нет, об этом ты думать не будешь! Не сметь об этом думать!»
Усилием воли он отогнал наваждение. Но его тело, которое только что само было готово плавиться от страсти, теперь покрылось ледяными мурашками. Жемчужников накинул пиджак и опять посмотрел на часы. Уже совсем скоро...