Булавин
Шрифт:
Прошел час-другой, и казаки вновь предстали перед Долгоруким:
— Вот грамота в Черкаское и во все донские станицы. Сверх того листовного к вам, казакам, писания, должны вы донести словесно: всему Войску Донскому любительно я отзываюся и отдаю звычайный поклон.
— Спасибо, господин майор. — Донцы поклонились. — Все обскажем, как ты приказать изволил.
— И еще: скажите на словах, чтобы впредь такую неправду не оказывали. Когда просите у великого государя милосердия и винам своим отпущения, то делать так, как над Сумским полком учинили, ненадобно. Ведь если бы от великого государя по моему доношению какой склонности не было, то уже бы его государские ратные люди со всех
— Передадим, господин майор, все слово в слово.
— Далее, — голос князя звучал твердо и резко, — Семена Драного, и Беспалого, и Никиту Голого, и иных своевольцев, которые без вашего войскового совету то чинили, взять и ко мне прислать. А как вы их ко мне пришлете, и то вам будет во оправдание и во всем очистка. И за такую верную вашу службу от него, великого государя, получите себе пребогатую милость и жалованье.
— Все сделаем. Нам можно ехать, господин майор?
— Сейчас поедете, господа казаки. — Долгорукий открыл кошель. — Вот вам по рублю. Поезжайте, никакого задержания вам не будет. Да передайте казакам Донецкого городка от великого государя и от меня похваление.
— Спасибо, господин майор. Христос тебя сохрани. А мы завсегда служить великому государю ради, как отцы и деды наши служили.
— Ну, хорошо. Ступайте.
Казаки поклонились и пошли к выходу. Долгорукий задумчиво смотрел на них. Не удержался, сказал вдогонку:
— А ваша станица лутче иных.
Князь выделил этих казаков потому, что они были из Донецкого городка, который, в отличие от большинства других, не склонился, как считал князь, на сторону Булавина. Главное же — он в соответствии с инструкцией царя продолжал проводить «политику пряника» по отношению к Войску Донскому. Петру в предвидении решительных действий против шведов хотелось развязать руки на «внутреннем фронте» — в борьбе с восстаниями па Дону, в Башкирии и других местах. Этим и объясняется примирительный тон Долгорукого, его обещания на тот случай, если булавинцы одумаются и прекратят борьбу. Обе стороны ведут свою линию — собирают силы, готовятся к схваткам; Булавин уверяет в верности и послушании царю, а Долгорукий как будто не сомневается в его искренности и журит повстанцев за некоторые нарушения верности. Интересно, что посланцев к Долгорукому Булавин выбрал из казаков Донецкого городка, «непослушного» новым черкасским властям и вроде бы лояльного к Москве. Этот жест должен был продемонстрировать лояльность самого Булавина и повстанцев. Но никого это не могло обмануть.
Долгорукий, Толстой и прочие воеводы каждый день получали, в том числе и из Черкасска, все новые известия о действиях и планах Булавина, его переписке с Запорожской Сечью, Ногайской ордой, кубанскими казаками. Азовский губернатор ожидает прихода повстанцев к его городу. Другие воеводы опасаются нападений булавинцев на Валуйки, Изюм, придонские и поволжские города.
Долгорукий приказывает Шидловскому немедленно послать в Азов солдатский полк Андрея Ушакова, усилив его 500 казаками из черкасских (украинских) полков. Сообщая о том царю, делает характерную приписку:
— И писал к нему (Шидловскому. — В. Б.): буде мошно, всеконечно б его отправил, ежели страху нет. А буде невозможно и страх есть, то бы подождал господина Кропотова.
Полк Кропотова подходил к Белгороду, и Долгорукий торопит полковника, «чтоб он шел днем и ночью немедленно прямо на Изюм, а с Изюма з драгунскими полками, и з салдацкими, и с вышеписанными черкасы прямо к Троецкому».
В Азове и Троицком, что недалеко от Таганрога, обстановка была тревожной, хотя Толстой и бодрился. Он прислал к Долгорукому капитана Ивана Семенова в сопровождении десяти солдат, и тот, по приказу начальника, уверял:
— В Азове и в Троицком за помощию божиею жилые салдацкие полки и казаки, тамошние жители во всяком добром состоянии. Приказал мне губернатор Толстой словесно донесть, что оные служивые люди все, которые обретаютца ныне в Азове и в Троецком, великому государю верны и надежны, и к нынешнему булавинскому случаю худого намерения от них по се число не было и впредь не чает.
Но по дороге на Валуйки к Долгорукому капитан не раз видел со степных курганов, «выше луганских и маяц ких вершин», булавинские сторожи из двух или трех казаков-повстанцев. В разговоре с майором Семенов настойчиво просил разрешения ему и сопровождавшим его десяти солдатам дождаться в Изюме полки Кропотова. Князь удивился:
— Для чего?
— Для того, что со мной приехали в провожатых солдаты из Азова и Троицкого. Надобно, чтобы они со мной те кропотовские полки видели и с Изюму с ними хотя полдни или день шли вместе.
— Ну?
— И чтоб потом мы поехали с подлинною ведомостью, что полки с Изюма к Троицкому пошли, и тем бы обнадежили губернатора и солдат.
— Ты сам и без дожидания тех полков можешь о том сказать губернатору и солдатам.
— Верно, господин майор. Но солдаты своей братье о походе тех полков поверят больше.
Положение в Азове было не таким спокойным, как изображал губернатор. Не только сюда бежали от Булавина казаки-изменники, из богатых и боязливых, но и из Азова в Черкасск уходили недовольные, те, кто сочувствовал Булавину, хотел вступить в его войско. Среди азовских солдат тоже ходили всякие разговоры и слухи.
Долгорукий ведет себя весьма осторожно и осмотрительно, поскольку чуть ли не каждый день слышит, что повстанцы «хвалятца итти» на него. Под Маяки, около которого стоит войско Драного, посылает драгунский полк Мещерского в тысячу человек. В обоз под Валуйки к командующему подходят новые силы — царедворцы, драгуны Яковлева, Волконский с двумя ротами драгун и двумя же ротами полка Гулица. Гулиц собирается идти к Азову, губернатор которого просит подкреплений, поскольку Булавин «в Черкаском чинит часто круги и наговаривает козаков итить к Азову и к Троецкому войною и всяко желает воровства своего умножить». Толстой убеждает царя:
— А что к Вашему величеству является оный вор с повинными письмами, и сему, государь, верить ненадобно, понеже то чинит под лукавством, одерживая полки (царские войска. — В. Б.) ко продолжению времени своего воровства.
Губернатор сообщает об аресте племянника Кондрата Булавина — «Левки Екимова сына Буловина», которого дядя посылал вместе с И. Некрасовым на Хопер против Бахметева, а потом — с ним же и Хохлачом на Камышенку и к Саратову; «и ехал от них с ведомостью в Черкаской к дяде своему Кондрашке. И ныне он, Левка, держитца в Троецком за крепким караулом».
О сборе Булавиным казаков для похода на Азов Долгорукий, уже на исходе июня, сообщает Петру. Сам он вместе с Шидловским хотел идти к Азову. Но его остановил новый царский указ:
— Больше над казаками и их жилищами ничево не делать. А войско збирать по прежнему указу и стать в удобном месте.
Солдат Пашков, приехавший с указом Петра, добавил словесно, что его величество изволит идти на Воронеж. До конца июня царь не оставляет мысли о том, что ему самому нужно поехать на фронт военных действий против Булавина. Делится со светлейшим сим замыслом: