Булгаков
Шрифт:
«…Всякие попытки создать сатиру обречены на полнейшую неудачу. Ее нельзя создать. Она создается сама собой, внезапно. Она создается тогда, когда появится писатель, который сочтет несовершенной текущую жизнь и, негодуя, приступит к художественному обличению ее. Полагаю, что путь такого художника будет весьма и весьма труден».
Булгаков сознавал свое духовное родство с С.-Щ., родство, связанное со сходным положением обоих в литературно-общественной жизни, и это при том, что конкретных параллелей с шедринским творчеством у него почти нет. Сходство здесь скорее на уровне сатирических приемов, а не конкретных образов. У С.-Щ. не найти таких булгаковских типов как Рокк из «Роковых яиц» или Шариков из «Собачьего сердца», а у Булгакова нет градоначальников из «Истории одного города». Если у С.-Щ. зло персонифицировано в ряде колоритных, из жизни взятых героев, то у Булгакова в сатирических повестях оно чаще обезличено, предстает в виде бездушной государственной машины, противостоящей страдающим от нее интеллигентам и служащим, вроде делопроизводителя Короткова в «Дьяволиаде», профессоров Персикова и Преображенского в «Роковых яйцах» и «Собачьем сердце», Мастера в «Мастере и Маргарите». Дело здесь в различии характера эпох, в которые творили оба писателя. Расцвет творчества С.-Щ. приходится на царствование Александра II (1855–1881), время великих реформ, когда, несмотря на цензурные препоны и преследования, и общество и власть до определенной степени испытывали потребность в сатире, реагировали на критику. Во времена Булгакова уже к концу 20-х
Когда-то выдающийся русский физиолог И. М. Сеченов (1829–1905) поднял тост за С.-Щ. как за «величайшего диагноста». Булгаков, сам врач по образованию и первой профессии, часто делает медиками или биологами своих героев — автора в «Записках юного врача», Персикова в «Роковых яйцах», Преображенского в «Собачьем сердце». Они выступают диагностами серьезного общественного нездоровья. Жанр политической сатиры, в котором работал С.-Щ., с конца 20-х годов стал в СССР абсолютно невозможен. Булгаков в 30-е годы создавал «Мастера и Маргариту» — роман философско-сатирический, не зависящий от решения сиюминутных задач, а также «Театральный роман», где объектом сатиры и юмора становилась только театральная сцена и внутритеатральные отношения. Путь С.-Щ. для автора «Мастера и Маргариты» оказался закрыт. Вероятно, поэтому влияние С.-Щ. на булгаковское творчество оказалось не столь значительным, как могло бы быть, принимая во внимание любовь Булгакова к щедринским произведениям.
«САМОГОННОЕ ОЗЕРО», фельетон. Впервые: Накануне, Берлин — М., 1923, 29 июля. Вошел в сборник: Булгаков М. Трактат о жилище. М.-Л.: Земля и фабрика, 1926. Фельетон представляет собой серию зарисовок из быта Нехорошей квартиры № 50 в доме № 10 по Б. Садовой. В тексте, включенном в сборник, был сделан ряд сокращений. Наиболее принципиальное из них пропуск «Заключения»: «У меня есть проект. В течение двух месяцев я берусь произвести осушение Москвы если не полностью, то на 90 процентов.
Условия: во главе стану я. Штат помощников подберу я сам из студентов. Жалованье им нужно положить очень высокое (рублей 400 золотом. Дело оправдает). 100 человек. Мне — квартиру в три комнаты с кухней и единовременно 1000 рублей золотом. Пенсию жене, в случае если меня убьют.
Полномочия неограниченные. По моему ордеру брать немедля. Судебное разбирательство в течение 24 часов и никаких замен штрафом.
Я произведу разгром всех Сидоровн и Макеичей и отраженный попутный разгром «Уголков», «Цветков Грузии», «Замков Тамары» и т. под. мест.
Москва станет как Сахара, и в оазисах под электрическими вывесками «Торговля до 12 час. ночи» будет только легкое красное и белое вино».
Данная купюра появилась неслучайно. В момент первой публикации С. о. Советская власть еще не отменила полностью введенный с началом первой мировой войны сухой закон и не выпускала государственной водки, поэтому фантастический булгаковский план искоренения решительными мерами самогоноварения в Москве не противоречил официальной политике безоговорочной борьбы с пьянством. К моменту же выхода сборника «Трактат о жилище» государство опять взяло курс на «водочное» финансирование бюджета. Пожелание Булгакова, чтобы в продаже было только красное и белое сухое вино, успело уже стать анахронизмом, поскольку в государственных магазинах стала продаваться 30-градусная водка, прозванная в народе «рыковка» — в честь тогдашнего председателя Совнаркома А. И. Рыкова (1881–1938). В дневнике Булгакова в записи в ночь на 3 января 1925 г. фиксируются такие анекдоты на эту тему: «Если бы к «рыковке» добавить «семашковки» (по фамилии наркома здравоохранения Н. А. Семашко (1874–1949). — Б. С.), то получилась бы хорошая «совнаркомовка»» и «Рыков напился по смерти Ленина по двум причинам: во-первых, с горя, а во-вторых, от радости» (по случаю своего назначения главой Совнаркома). Здесь содержится намек на широко известное современникам пристрастие А. И. Рыкова к алкоголю.
Тема пьянства в Нехорошей квартире нашла свое завершение в «Мастере и Маргарите», где наследником героев С. о. выступает Степан. Богданович Лиходеев. Ему после бурно проведенной ночи наутро, в период жестокого похмелья, является сам сатана со свитой.
«САМОЦВЕТНЫЙ БЫТ», фельетон, имеющий подзаголовок «Из моей коллекции». Опубликован: Накануне, Берлин — М., 1923, 15 июля, Литературное приложение. Вошел в сборник: М. Булгаков. Рассказы библиотеки «Смехач». М., 1926, Юмористическая иллюстрированная библиотека журнала «Смехач», № 15 (в этой публикации остались только две из восьми миниатюр, составляющих С. б.: «Средство от застенчивости» и «Сколько Брокгауза может вынести организм»). По крайней мере, ряд миниатюр, присутствовавших в С. б. в публикации «Накануне», не вошли в сборник по цензурным причинам. Неприемлемыми оказались, в частности, «Работа среди женщин» и «Р. У. Р.», где пародировались советские лозунги. В первой из них провинциальный работник своеобразно понимает вопрос ответственного товарища из центра и отвечает, что с работой среди женщин в их просветительском учреждении все нормально: «Я с третьей бабой живу». Во второй осмеянию подвергается лозунг «Мы вам не Рур», выдвинутый в связи с оккупацией французскими войсками Рура в 1923 г. Булгаков расшифровывает «Р. У. Р.» устами знакомой дамы как «Российское управление Романовых». Вообще основная часть миниатюр С. б. — это вариации московских анекдотов начала 20-х годов. Исключение составляет миниатюра «Сколько Брокгауза может вынести организм», где высмеивается бездумное чтение энциклопедии, без осмысления прочитанного, причем полученная информация для малообразованного читателя оказывается абсолютно бесполезна. Именно к механическому поглощению знаний сводилась проводимая советским правительством кампания по ликвидации неграмотности. Крах героя миниатюры происходит на чтении пятой книги Энциклопедического словаря Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона, но названия статей намеренно искажены, чтобы дать представление об истинном образовательном уровне персонажа — «Бранецкие» вместо «Баранецких», «Баньюмас» вместо «Баньювангис» и др. Статьи Брокгауза и Ефрона были широко использованы Булгаковым при создании романа «Мастер и Маргарита» (см. также: Понтий Пилат, Великий бал у сатаны, Гелла, Коровьев-Фагот, Демонология, Христианство). В булгаковском архиве сохранились многочисленные выписки из этого энциклопедического словаря.
СЕНКЕВИЧ, Генрик (1846–1916), польский писатель и общественный деятель, один из основоположников польской реалистической литературы и современного литературного языка. С. оказал влияние на творчество Булгакова, особенно в романах «Белая гвардия» и «Мастер и Маргарита». С. родился 5 мая 1846 г. в деревне Воля Окшейская в окрестностях г. Лукова Радомской губернии Королевства Польского, входившего тогда в состав Российской империи (ныне — Республика Польша), в обедневшей дворянской семье. В 1858 г. был зачислен в Варшавскую гимназию, по окончании которой поступил в 1866 г. по настоянию родителей на медицинский факультет Варшавской Главной школы (впоследствии, в 1869 г., преобразованной в Варшавский университет), чтобы иметь доходную профессию врача. Однако тяга к литературе все-таки пересилила, и в 1867 г. С. перевелся на историко-филологический факультет, который окончил в 1871 г., не сдав, однако, заключительного экзамена по греческому языку. С. занялся журналистикой. В 1882 г. он становится редактором консервативной газеты «Слово». С 1872 С. также пишет и печатает беллетристические произведения, принесшие ему мировую славу. В 1883 г. оставляет журналистику. После 1900 г. С. принимает активное участие в деятельности умеренно-либеральной национал-демократической партии, однако после революции 1905–1907 гг. отходит от политической борьбы. Вскоре после начала в 1914 г. Первой мировой войны С. эмигрировал в Швейцарию, где совместно с известным музыкантом Игнацы Яном Падеревским (1860–1941), впоследствии ставшим первым премьер-министром независимого польского государства, основал «Комитет воспомоществования жертвам войны в Польше». В 1915 г. был избран почетным академиком Российской академии наук. С. скончался 15 ноября 1916 г. в местечке Вевей в Швейцарии. В ноябре 1924 г. гроб с останками С. был перевезен в Польшу и погребен в склепе кафедрального собора Св. Яна в Варшаве. Первым браком С. был женат в 1881–1885 гг. на Марии Шеткевич, дочери богатого дворянина (шляхтича). После ее смерти от чахотки остались сын Генрик и дочь Ядвига. Второй брак с дочерью одесского коммерсанта Марией Володкович в 1893 г. быстро распался, однако официальный развод с разрешения римского папы последовал только в 1895 г. Третьим браком С. был женат с 1904 г. на своей племяннице Марии Бабской.
Главные произведения С.
– историческая трилогия о Польше середины XVII вв. — романы «Огнем и мечом», «Потоп» и «Пан Володыевский» (1883–1888), роман о борьбе Польши с Тевтонским орденом и Грюнвальдской битве 1410 г. «Крестоносцы» (1899–1900), роман «Quo vadis» («Камо грядеши?») (1896) — о противостоянии язычества и христианства в Риме в эпоху императора Нерона (за это произведение С. был удостоен в 1905 г. Нобелевской премии по литературе). Из произведений о современности необходимо назвать дилогию, составленную романами «Без догмата» и «Семья Поланецких» (1889–1894), а также антинигилистический роман «Омуты» (в русских переводах «Омут», «Водоворот» и «В омуте жизни») (1909–1910), навеянный событиями 1905–1907 гг. и осуждающий революционный путь переустройства общества.
В произведениях Булгакова само имя С. встречается лишь однажды. В «Белой гвардии» при описании крестьянских восстаний на Украине 1918 г. автор сообщает: «И в польской красивой столице Варшаве было видно видение: Генрик Сенкевич стал в облаке и ядовито ухмыльнулся». Это место, вне всякого сомнения, восходит к следующим строкам из начала романа «Огнем и мечом», повествующего о восстании на Украине, поднятом в 1648 г. гетманом Зиновием Богданом Хмельницким (1595–1657) и получившем страшное в памяти поляков и евреев название «хмельничина»: «Над Варшавой являлись во облаке могила и крест огненный, по каковому случаю назначалось поститься и раздавали подаяние, ибо люди знающие пророчили, что мор поразит страну и погибнет род человеческий». Однако этим параллели с творчеством С. у Булгакова далеко не исчерпываются. Если прочесть самые первые фразы романа «Огнем и мечом»: «Год 1647 был год особенный, ибо многоразличные знамения в небесах и на земле грозили неведомыми напастями и небывалыми событиями. Тогдашние хронисты сообщают, что весною, выплодившись в невиданном множестве из Дикого Поля, саранча поела посевы и травы, а это предвещало татарские набеги. Летом случилось великое затмение солнца, а вскоре и комета запылала в небесах», то станет ясен генезис зачина «Белой гвардии»: «Велик был год и страшен год по Рождестве Христовом 1918, от начала же революции второй. Был он обилен летом солнцем, а зимой снегом, и особенно высоко в небе стояли две звезды: звезда пастушеская вечерняя Венера и красный, дрожащий Марс». Еще один яркий эпизод «Белой гвардии» наверняка навеян «Огнем и мечом». Это — сон Алексея Турбина, вдруг увидевшего в раю гусарского полковника Най-Турса, которому суждено в дальнейшем погибнуть от пуль казаков С. В. Петлюры, и вахмистра Жилина, еще в 1916 г. павшего вместе с эскадроном белградских гусар. Най-Турс «был в странной форме: на голове светозарный шлем, а тело в кольчуге, и опирался он на меч, длинный, каких уже нет ни в одной армии со времен крестовых походов. Райское сияние ходило за Наем облаком». А из слов Жилина, который сам «как огромный витязь возвышался» в светящейся кольчуге, мы узнаем, что в раю Най-Турс оказался «в бригаде крестоносцев». У С. в рай попадает рыцарь — богатырь Лонгин Подбипятка. Сходство усиливается, если вспомнить, что непременный спутник Подбипятки — гигантский меч, такой же, как у Ная в раю, и что, подобно герою С., чей нагой труп отбили у казаков Хмельницкого товарищи, друзья Ная находят его обнаженное тело в морге. Най-Турс — «рыцарь без страха и упрека», как говорил в конце 20-х годов Булгаков своему другу философу и литературоведу П. С. Попову, «образ отдаленный, отвлеченный. Идеал русского офицерства. Каким бы должен был быть в моем представлении русский офицер», такой же как Подбипятка у С.
– идеал польского рыцаря-шляхтича. Гибель обоих — зловещий символ. Кстати, и у Подбипятки, и у Най-Турса латинские имена — Лонгин (длинный) и Феликс (счастливый), однако долгой и счастливой жизни им не суждено.
В «Белой гвардии» изображение стихии крестьянского мятежа на Украине перекликается не только с «Огнем и мечом», но и с «Омутами». Здесь С. под впечатлением событий революции 1905–1907 гг. и постепенного погружения всего мира в пучину военной конфронтации, приведшей в конце концов к первой мировой войне, гениально предвидел потрясения и страдания, выпавшие на долю человечества в XX в. Он показал опасность доктрин, могущих провоцировать массовый стихийный взрыв возмущения черни, а также безразличие носителей этих доктрин к судьбе народа, к жизням людей, от имени и во имя которых они выступают. Героиня романа, 16-летняя скрипачка Марина Збыстовская гибнет во время революционного погрома, защищая свою скрипку. Эта смерть становится как бы следствием нигилистических идей, проповедуемых влюбленным в Марину и застрелившимся после ее смерти студентом Ляскевичем. Шляхтич Гронский, выражая мысли С., говорит нигилисту: «Вы напоминаете собой плод, с одной стороны зеленый, а с другой гниющий. Вы больны. Этой болезнью и объясняется это безграничное отсутствие логики, основанное на том, что протестуя против войны, вы сами ведете войну; крича против военных судов, вы сами выносите приговор без суда и без разбора; протестуя против смертной казни, вы сами даете людям в руки браунинги и говорите им «убей!» Этой же болезнью объясняются ваши безумные порывы и ваше полнейшее равнодушие к тому, что будет впереди, равно как и к судьбе тех несчастных людей, которые служат вашим оружием. Пусть убивают, пусть грабят кассы, а что потом: повиснут ли они на перекладине, станут ли париями, все это вас не интересует. Ваш nihil дает вам возможность плевать и на кровь, и на нравственность. Вы настежь открываете двери заведомым нечестивцам и разрешаете им провозглашать не свое бесчестие, а вашу идею. Вы носите в себе гибель и Польшу ведете к гибели. В вашей партии есть люди искренние, готовые пожертвовать собой, но слепые, которые в слепоте своей служат не тому, кому думают». Похороны же Марины символизируют грядущую гибель современной цивилизации в океане насилия:
«Идя за гробом Марины, д-р Шремский говорил Свидвицкому:
— Этот гроб имеет большее значение, чем мы думаем. Это — предвестник. Ошибка ли это? Нет. Это только случай. Мы сегодня хороним арфу, которая хотела играть людям, но которую растоптала своими грязными ногами чернь. Если так будет дальше, то возможно, что лет через десять, двадцать придется хоронить и нашу науку, и нашу культуру… Нужно просвещение, просвещение, просвещение…
— Просвещение без религии, — заметил Свидвицкий, — может воспитать только злодеев и экспроприаторов. Я думаю, что мы погибли безвозвратно. У нас остается только омут жизни, и не только омут на поверхности воды, под которой еще бывает спокойная глубь, но тот песчаный смерч, который бывает на земле. Теперь он идет с востока, и сухой песок заносит наши традиции, нашу цивилизацию, нашу культуру, — всю Польшу — и обращает ее в пустыню, на которой гибнут цветы и плодятся шакалы». Вслед за тем звучит похоронный марш, «Марш фюнебр» Фредерика Шопена (1810–1849).