Бульвар Молодых дарований
Шрифт:
Проходит неделя… потом ещё одна…
Я сдаю зачёт по нормальной физиологии. Попадаю к доценту. И вопрос, как назло, тот самый.
Бубню что-то там насчёт буржуазной теории генов, нехороших Вейсмана с Морганом, и непогрешимого академика Лысенко. Трофима Денисыча…
Мне стыдно смотреть доценту в глаза.
Он выслушивает мою бормотуху с этаким снисходительным великодушным терпением.
Да… говорит он с лёгкой иронией в голосе… Вот-вот, буржуазная теория генов… хорошо…
И с лёгким вздохом сожаления протягивает мне зачётную книжку.
Кокушки
Труд в СССР есть дело чести, дело славы, доблести и геройства…
(Из «Морального Кодекса Строителя Коммунизма»)
Голод не тётка.
Впрочем, у тётки моей на Чайковской тоже сильно не разговеешься. С другом моим, с Толиком (он живёт в той же квартире, дверь вторая от входа, рядом с тучной блядью, что поселилась недавно в самой первой комнате от входной двери) мы скидываемся иной раз на кружок кошачьей колбасы и готовим макароны по-флотски.
Толик – высокий ладный парень в очках. Вьющиеся светлые волосы. Говорит обо всём с лёгкой иронией в голосе. Картавит, но это лишь добавляет интеллигентности и шарма его манере общаться – этакое французское «грассэ». Совсем не похоже на то, как изображают повсюду, обидно и грубо, еврейскую национальную картавость.
Девки к Толику липнут со страшной силой. Но после первого же сеанса в постели, а может и в лесу, голым задом на муравейнике, большинство из них тут же отлипают – у моего друга в штанах все двадцать три сантиметра молодой и горячей плоти.
И это не каждая баба выдерживает.
Проблема…
Иногда к нашему пиру присоединяется Васька, что живёт со своей тощей безгрудой Тонькой в комнате справа от кухни. Чтобы к ним попасть, надо из входного предбанника с драным линолеумом на полу (справа дверь в уборную, где вместилась впритык к унитазу старая эмалированная ванна) войти налево в проходную кухню, протиснуться мимо плиты и шкафчиков, которых по штуке на комнату… и там прямо – дверь в тётушкины покои, а направо дверь к Ваське и Тоньке.
Детей у них нет. Работает Васька токарем на «Светлане», и недавно остался без глаза: очки, положенные по инструкции, не надел и острый отломок дюралевой стружки влетел ему прямо в глаз. А чего ж – крылатый металл…
Теперь у Васьки стеклянный правый глаз, ещё краше чем был настоящий. И любимый коронный номер у нашего токаря, когда приходят неосведомлённые и никак не готовые к неожиданностям собутыльники, это при первом тосте поднять рюмку повыше и вдруг легонько стукнуть краем этой посудины прямо в глаз. Мол, поехали!..
Этот нежданно-стеклянный звук действует неотразимо, поверьте.
Особенно на девиц…
Когда Васька унюхивает в своей комнате, что на кухне жарят кошачью колбасу, он обычно высовывает в приоткрытую дверь свою круглую одутловатую физиономию, на которой расплывается блаженная улыбка предвкушения.
Ну чего, студенты?..
Толик при этом задумчиво размешивает в чёрной, покрытой слоями жира сковороде свои привычные «макагггроны по-флотски» и делает вид, что не слышит. Я стою в стороне и углублённо изучаю кружочки и полосы на грязноватых обоях.
Ну чего, доценты?.. говорит обиженно Васька и протягивает в нашу сторону смятую синюю пятёрку… Кинем на морского, кому бежать в монопольку?..
Мы с Толиком переглядываемся. Шарим по карманам в попытках найти недостающие на две бутылки «Московской» рубль и четырнадцать копеек.
Эх вы, академики!.. говорит неодобрительно Васька… И чему вас там только учат, в этих ваших сраных институтах…
Пока Толик варит макароны, поджаривает кошачью колбасу и вываливает макароны из кастрюльки туда же на сковороду, чтобы довести это яство до готовности – я бегу на угол Чернышевского в гастроном.
«Столичную» мы не пьём из принципа, а не потому что на семь копеек дороже. «Столичную» пусть лакают фарцовщики, официанты, парикмахеры и всякий прочий народ, живущий на левые денежки. И вкус у неё какой-то прилизанный.
Потом мы сидим у Толика в комнате, втиснувшись кое-как между кроватью и столом. На столе дымится сковорода, где в развалах макарон тут и там благоухают ливером чёрные комки «кошачьей».
Васька привычно захватывает зубом выступ жестянки, которой закупорена бутылка. Отдёргивает голову назад, и сплёвывает круглую крышечку на стол. Разливает всё содержимое бутылки в три составленных тесно стакана.
Ну чего, профессора?.. Поехали?..
И закидывает голову, прижимая край стакана ко рту.
Я смотрю на Васькин кадык. Он подёргивается при каждом неспешном глотке.
Мы с Толиком стараемся не отставать.
Но Васька уже спешит разлить по стаканам вторую бутылку. Вдруг Тонька придёт и помешает?
За догоним-перегоним Америку!.. говорит, ухмыляясь, Васька и опрокидывает себе в глотку второй стакан.
И занюхивает «Московскую» коркой чёрного хлеба.
Ладно, доценты… говорит он благодушно… Вы тут продолжайте заседание. А у меня там жена стынет, ждёт сугрева…
Он вздыхает и встаёт.
Хорошо вам, бляха-муха, ребята. Все бабы ваши… А тут хошь-не хошь, а давай…
Покрутив сокрушённо головой, сосед выходит и осторожно, без стука, прикрывает дверь.
Мы слышим, как он торопливо крадётся к двери туалета напротив. На минуту закрывается там и уже громко и шумно, больше не прячась, выходит в тамбур и по скрипучему полу идёт кухней к себе.
Вот, Алька!.. говорит Толик поучающе… Ты у нас тут один не познал ещё пгррэлести супгрружества. Мотай на ус!.. Или на что там ещё у тебя есть наматывать…