Бульвар под ливнем (Музыканты)

Коршунов Михаил Павлович

— Да не знают они. Откуда им знать?

— Вы спортом увлекаетесь? — спросил Ладю тот, который повернулся.

— Увлекаемся, — сказал Ладя.

— Каким видом?

— Автомобилями.

— Это не вид спорта.

— А что же это, по-вашему?

— Транспорт.

— Транспорт вот, — сказал Ладька. — Троллейбус. А что вы знаете о «Циклопе» Арфонса? О Крэге Бридлове и его «Зеленом чудовище»?

— Он сам недавно гонял на «Тутмосе», — сказала Санди. — Реактивный катамаран.

— Катамаран — это лодка с балансиром, — серьезно сказал Ладя.

— Прости,

пожалуйста. Я забыла.

— Я вас прощаю, — сказал Ладя Санди.

— Поговорите с ним, и все выяснится. «Тутмос» сверхзвуковой автомобиль — герметическая кабина, стабилизаторы, двадцать тысяч лошадиных сил. Монстр.

— Она шутит, — сказал Ладя. — Она клоун.

— Сам клоун, — сказали ребята и отвернулись.

Санди громко засмеялась. Нет, всегда последнее слово будет оставаться за ней. Ничего он не может поделать.

Они проехали вдоль бульваров. На Трубной площади вышли и отправились в сторону кинотеатра «Форум». Здесь, в новых домах, жила Санди. Была середина октября, и было еще тепло. Лежали сухие листья. Они напомнили Ладе виноградник в Ялте. Только были совершенно темными, ночными, и уже старыми, пересохшими. Листья лежали сейчас на всех московских бульварах.

Санди шла рядом, молчала. Потом спросила:

— Я тебе нравилась уже тогда, капельку хотя бы?

— В Ялте?

— Как ты догадался, что в Ялте?

— Не знаю. Почувствовал.

Санди взяла его под руку, слегка подпрыгнула, чтобы попасть с ним в шаг.

— Ты мне еще раньше понравилась. Капельку, — сказал Ладя.

— Не сочиняй. Тебе понравился трейлер.

— Может быть, но только в какой-то степени, меньше капельки.

— Хочешь, я тебе еще что-нибудь исполню из «Ферматы»?

— Мне надоел синий тритон.

— Ты хитрый.

— Я сама простота, верю всем твоим фокусам. Я один. Во всем мире.

— Ладя!

— Да?

— Ты очень хороший человек.

— Потому что верю твоим фокусам?

— Потому что любишь меня.

— Тебе правда от этого хорошо?

— Мне даже мама сказала, что я теперь очень серьезная, и в училище сказали. Пригласили в комитет комсомола и сказали, что я теряю жанровое лицо. А ты это замечаешь?

— Санди, ты что-то задумала?

— Я задумала полюбить тебя надолго, вот как мне хорошо. — Она высвободила свою руку и остановилась. Свет уличного фонаря падал ей на лицо и сделал ее бледной, как будто бы она снова испачкала лицо магнезией.

— Сандик, ты что? — испугался Ладя.

— Я хочу, чтобы ты поверил, что все это серьезно. Так серьезно…

— Я верю, Сандик. — Ладя никогда не видел Санди такой и растерялся.

Санди прислонилась к уличному фонарю, положила ладони на щеки, как это часто делала, и стояла — маленький грустный Пьеро. Ладя вдруг подумал, что вот только сейчас он смог бы сыграть на скрипке так, как играл Андрей той своей девочке, Рите Плетневой, потому что он бы сейчас играл о своей собственной, удивительной, первой, а поэтому и навсегда единственной любви. Эта новая сила, которую Ладя не испытывал еще ни разу так глубоко, даже к памяти своей матери, и эту силу ему подарила Санди. А сама она стоит под фонарем, держит лицо в ладонях и не верит, как она будет ему нужна в каждую, даже самую маленькую единицу времени его жизни.

— Санди, — сказал Ладя. — Ты меня слышишь?

— Я тебя даже вижу, — сказала Санди и опустила руки. И вдруг пуговицы на ее летнем пальто засветились огоньками, четыре маленьких звездочки.

Ладька растерянно уставился на эти звездочки.

— Не пугайся, — сказала Санди. — Лампочки, а батарейки в карманах. Теперь я должна открывать тебе мои секреты, и ты будешь знать их один во всем мире.

Мимо прошли девушки, с удивлением взглянули на пуговицы Санди. Долго оглядывались. Напротив на тротуаре застыла девочка в белых пластиковых сапожках и в красной кепочке из вельвета и смотрела. Около нее остановилось несколько прохожих.

— Завтра во всем городе будут гореть пуговицы, — сказал Ладя, взял Санди под руку, и они пошли.

— Ты должен его найти, — вдруг сказала Санди.

— Андрея?

— Вы все.

— Почему ты об этом заговорила?

— Я об этом думала.

— Я тоже, — сказал Ладя. — Не могу забыть, каким видел его в пельменной. На Тверском бульваре, недалеко от нашей школы.

— Может быть, он уже твой друг детства, а не просто одноклассник?

— Может быть, — сказал Ладя.

— Ты знал ту девочку?

— Видел.

— Говорят, она была очень красивая.

— Это правда.

— А что случилось, что она так вот… неожиданно… — Санди не договорила.

— Больное сердце, Кира Викторовна сказала.

— А что такое в музыке кон брио? Ты мне говорил.

— Ярко, как пламя. Почему ты спросила?

— Подумала об этой девочке.

— Кон сэнтимэнто — нежно. Пэзантэ — как будто идешь с грузом.

— С каким грузом?

— В музыке.

— Скажи что-нибудь еще.

— Что сказать?

— Что хочешь. Но теперь без музыки.

— Издеваешься?

— Мужчина никогда прежде сам не брал девушку под руку. — Санди выпустила его руку и отошла в сторону. — После того как мужчина предлагал девушке свою руку, она делала небольшой шаг к нему, поворачивалась левым боком и накладывала пальцы левой руки на обшлаг его мундира. — Санди все это проделала.

— Издеваешься, да? — Ладя сказал это с интонацией актрисы Мироновой.

— Парное упражнение. И я радуюсь, а не издеваюсь, — жизни, людям, тебе и мне! Кон сэнтимэнто.

— А что такое радость? — спросил Ладя. — Ты знаешь?

— Знаю.

— Нет, вообще.

— И вообще и в частности. У меня внутри начинают бегать и лопаться пузырьки, как в открытой бутылке нарзана. И я все могу, все получается смешно.

— А сейчас?

— Что?

— Где пузырьки?

— Ах, тебе мало за сегодняшний день! — Санди вдруг сняла свою шапку, связанную из мохера, и приставила ее к подбородку, как бороду. Вырвала из шапки несколько шерстинок и прицепила над губой, как тонкие усы.