Бумажный пейзаж
Шрифт:
Присутствующий при всей этой нудной сцене капитан Гжатский не без удовольствия отметил, что Опекун, массивный, стабильный и будто вылепленный из хозяйственного мыла, слегка вздрогнул. Если уж не от вертушки вздрагивает, подумал наблюдательный капитан, а от второго, значит, где-то печет.
— Здорово, батько! — сказал в трубке хмельной страдающий голос. — Узнаешь?
— Как не узнать, — медленно, с многомысленной угрозой, подобной надвигающейся буре, проговорил Опекун.
Женя Гжатский не мог не восхититься. «Так сказать! — подумал. — Вот это опыт! Многим стоили жизни
— Как не узнать, — с еще более чудовищной интонацией повторил генерал, как вдруг и в самом деле узнал голос, называвший его «батькой», хотя прежде никогда не звучало в этом голосе ничего похожего на похмельные муки, но только лишь вечное, взведенное, как курок, нахальство.
Гринька Шевтушенко, «сын полка» в лесах Украины! Бывало, отпускали его, шестнадцатилетнего ординарца, в одиночку в Винницу на ответственное задание. В мягкой шляпе, с полицейской ксивой в кармане. Гринька подшвартовывался на вокзальной площади к блядям-профессионалкам, приглашал погулять на даче с большим начальством, сажал дурочек в «Хорьх», увозил в темноту. Девчата, конечно, предвкушали штурмбаннфюреров, а их в лесу «народные мстители» ждали. Ни разу не прокололся Шевтушенко, всегда четко выполнял ответственное задание, за что и был удостоен высокой правительственной награды.
Вот как раз тройку лет назад, а именно в среду в 11.30, генерал Опекун проводил семинар с отъезжающими в братскую Сомали боевыми ракетчиками и на том семинаре опознал своего верного Гриньку в чине подполковника, там и обменялись телефонами — давай как-нибудь посидим, вспомним прошлое.
В самом деле, потеплело на душе…
Вспомню я пехотуИ вторую роту,И тебя за то, что дал мне закурить…— «Как живешь, подполковник? — Опекун не без удовольствия вспомнил длинную мосластую фигуру в мягкой шляпе с фрицевской сигаретой в углу рта.
Давай закурим,товарищ, по одной,Давай закурим, товарищ мой…— Полковник, товарищ генерал, — поправил полковник. Так как же жизнь молодая, полковник? — повторил свой вопрос Опекун.
— Похвастаться не могу, Григорий Михайлович. Сын у меня растет — настоящий враг.
— Антисоветчик?
— И не без этого. Однако я к тебе сейчас по другому поводу звоню. Друг у меня в беде, некто Велосипедов Игорь Иванович, 1943 года рождения.
— Велосипедов! — вскричал генерал Опекун, и даже не будет преувеличением сказать, что не вскричал, а взревел: чего-чего, но этого не ожидал от Гриньки Шевтушенко.
— Так точно, а с ним Гизатуллин Спартак Файзулович, одногодка. Вот мы сейчас тут трое стоим и все переживаем за эту пару молодых специалистов, просим смягчения приговора, освободи, батько. товарищей.
— Где это вы стоите? — спросил генерал Опекун.
— Возле гастронома у Сокола, Григорий Михайлович, стоим, голос Шевтушенко при этих словах как будто слегка повеселел.
— Кто это вы стоите? — спросил генерал.
— Лично стою я, полковник Шевтушенко, рядом со мной стоит майор милиции товарищ Орландо, также присутствует выдающийся советский кинорежиссер Саня Пешко-Пешковский.
— Да конечно же помогу, — сказал генерал Опекун. Что с людьми делается в этом городе, подумал он. Просто сущий бедлам. Куда наша медицина смотрит?
— Не волнуйся; Гринька, разберемся, лично вникну. А ты бы зашел, Гринька, между делом, заходи без церемоний. Заходите, ребята, все трое заходите, поговорим, подымим, обо всем как следует поговорим, цэ дило трэба разжуваты, не забыл еще украинскую мову, и о сыне твоем поговорим в рамках задач современности, в общем милости просим, жду всех троих, пропуска будут заказаны.
Повесив трубку, генерал Опекун записал указанные три фамилии и перекинул листок Гжатскому — на компьютер!
— Я могу идти? — спросил капитан.
Опекун на него внимательно посмотрел. Он ему не нравился: новая формация, жилистые, пружинистые, хищная рыба-пиранья, да и только, дай таким руку, в мгновенье ока отгрызут по локоть. Поборов неприязнь, спросил отеческим тоном:
— Ну а ты-то сам, Женя, что думаешь об этом своем подопечном Велосипедове? Видишь, звонки-то какие — из Фрунзенского райкома, из Министерства обороны… обстановка усложняется… Лично у тебя есть какие-нибудь идеи?
Уж не хочет ли старая лошадь на меня отлягнуть всю эту бредовину, подумал капитан Гжатский. Ведь не может же быть, чтобы он позабыл про историческую резолюцию, про «разобраться». А вдруг и в самом деле позабыл? Любопытное тогда произойдет развитие…
Он открыл было рот, чтобы высказать свое огромное уважение колоссальному опыту Григория Михайловича, но тут же закрыл его в связи с неожиданным в кабинет вторжением.
Вошла, а может быть, и в самом деле вторглась большая очаровательная женщина, личная супруга генерала Опекуна, белокожая чернобровая армяночка Ханук, вошла, шурша перехваченным в талии шелковым платьем, с шубой-чернобуркой на сгибе руки, словом, дыша духами и туманами загранкомандировки.
При виде вошедшей Женя Гжатский вздрогнул и подумал вдруг о ней в старинном стиле: «А почему я до сих пор не ласкал груди ЕЯ?»
— Здравствуй, мое солнышко! — сказала Ханук и поцеловала воссиявшего генерала Опекуна в его большую щеку. — Вуле ву экскьюзэ муа пур неожиданное вторжение? Ах, ты не представляешь, как я устала, Париж такой утомительный…
Если отвлечься от обильных женских прелестей, в ее лице с его маленькими усиками было что-то от императора Петра Великого, но так как отвлечься от прелестей было просто невозможно, то в целом образ удивительной путешественницы дышал обещанием сладких плодов, не уступая в этом и самим предгорьям Арарата.
— …и йот вообрази, солнышко, сразу после самолета такая неожиданная встреча! Случайно сталкиваюсь лицом к лицу с этим талантливейшим артистом Большого театра, ты его, наверное, не помнишь, а мне он тогда как-то запал в душу… эти прыжки в «Лебедином»!., и потом, ты помнишь, нет, ты, конечно, не помнишь, мы встретили его на суарэ у композитора Салтычкина после премьеры его оратории «Сталинград», ну, в общем, ты не помнишь…
— Помню, детка, — понимающе улыбнулся генерал Опекун.
Как это я не знал? Любопытно, давно ли Калашников ее тянет, подумал Гжатский, сидящий в дальнем углу кабинета и до сих пор не замеченный мадам Ханук.