Бумеранг не возвращается
Шрифт:
— Что ты имеешь в виду? — спросил Каширин, переходя на «ты».
— Эти сигареты «Фатум» назойливо лезут в глаза. При описи вещей коммерсанта мы обнаружили «Фатум». В Большом театре корреспондент Эдмонсон забывает сигареты этой же марки. В машине, брошенной на Ваганьковском кладбище, — сигарета. В кармане полушубка убитого — сигареты. А экспертиза осторожно, но настойчиво уверяет нас в том, что покойник при жизни не курил. Получается впечатление, что за всем этим скрывается какой-то особый смысл.
— Ты, Степан, сядь
— Гонзалес курил. Об этом свидетельствует персонал гостиницы. Да и сам я в этом уверен. Войдя в номер, где он жил, я почувствовал пряный, сладковатый запах табака.
— Ты, Степан, учти, что никотин нестойкий продукт и заключение экспертизы может быть ошибочным. «Можно предположить» — пишут эксперты.
— Нет, Сергей Васильевич, — стоял на своем Никитин. — Я склонен верить заключению экспертизы. Но мои предположения так чудовищны, что… — Никитин развел руками и, встав с кресла, неожиданно спросил:
— Разрешите, я пройду к Галине Николаевне?
Получив разрешение полковника, Никитин уже через несколько минут открыл дверь в физическую лабораторию. Он перешагнул порог большой, сверкающей белым кафелем комнаты как раз в тот момент, когда в вытяжном шкафу вспыхнул слепящий свет электрической дуги.
— Не терпится? — сказала, улыбаясь, Макарова и, закрыв кассету, вынула ее из спектрографа.
Макарова была тоненькая, хрупкая на вид женщина, с тугой светлой косой, уложенной вокруг головы.
— Галина Николаевна, не томите…
— Вот проявлю снимок и, если первый анализ подтвердится, скажу сама. Зайдите часа через два-три, — закончила она и пошла к двери, ведущей в лабораторию.
— Галина Николаевна, но результат первого анализа вы мне можете сказать? — настаивал Никитин, удерживая ее в дверях.
— Представьте себе, Степан Федорович, не могу. Полученный анализ опровергает все ваши предположения. Закончу работу, получите заключение, — решительно сказала Макарова и под носом у Никитина захлопнула дверь.
«Легко сказать, ждать два-три часа!» — подумал Никитин. «Дело Гонзалеса», как он мысленно назвал его, увлекало его все больше и больше. Если действительно Мехия Гонзалес убит, а в этом все меньше приходилось сомневаться, то каковы мотивы этого преступления? Почему вещественные доказательства, способствовавшие опознанию трупа, так назойливо о себе кричат? Словно чья-то умелая рука настойчиво подчеркивает эти детали. Чья это рука? Уильяма Эдмонсона? Тогда почему Эдмонсон не позаботился о своем алиби в дни, предшествующие убийству? В какой степени Джентльмен пера, человек с безупречной репутацией если не прогрессивного, то, во всяком случае, объективного журналиста, мог быть замешан в этом преступлении?
«В «свободной стране», где все покупается и продается, репутация честного журналиста тоже является объектом бизнеса!» — решил Никитин
Иностранные корреспонденты обычно собираются здесь ближе к ночи, когда чище эфир и свободнее каналы международной связи. Устроившись в кабинетах-кабинах со своими пишущими машинками, прожигая сигаретами крышки столов, они выстукивают здесь корреспонденции и, сдав на визу рукописи, передают сообщения в свои редакции и газетные агентства.
В это время дня, как обычно, здесь было безлюдно. Никитин установил, что Уильям Эдмонсон девятого января передал в «Марсонвиль Стар» обширную статью под интригующим названием: «Самое главное».
В кратком вступлении к статье автор писал о том, что его перед выездом в СССР специально предупреждали: «…Русские вам будут подсовывать показательные заводы с цветочными клумбами и рабочими в белых халатах, колхозы с оперной декорацией и сверхсчастливыми колхозниками, учебные заведения, квартиры рабочих и кабинеты ученых, где реклама преуспевающего коммунизма будет доведена до совершенства».
«Когда я приехал в Москву, мои коллеги предупредили меня, — писал Эдмонсон, — что дорогие соотечественники мне будут подсовывать сенсационный материал, приготовленный на скверно пахнущей кухне пресс-атташе посольства.
Не желая оказаться в положении слепого, которому вместо посоха суют в руку оружие, я купил билет на одном из вокзалов Москвы на поезд, идущий в неизвестном для меня направлении.
Ночью я проснулся в купе от необычной тишины, поезд стоял на станции. Я вышел на перрон. Маленький вокзал среди необозримых степных просторов мне понравился. Я вышел на вокзальную площадь. За рулем грузовой машины дремал шофер. Я открыл дверцу автомобиля и спросил:
— Кого вы ждете?
— Товарища одного из области, да вот пришел последний поезд, а его нет. Сейчас разогрею машину, и домой!
— Вы меня не подвезете? — спросил я.
— До правления колхоза могу подвезти. Садитесь.
Я молча сел рядом с шофером в кабину и через некоторое время оказался около правления колхоза «Новый труд».
Пользуясь гостеприимством людей, которых никогда не знал раньше, я написал эту корреспонденцию. Думаю, что меня нельзя обвинить в необъективности или тем более в предвзятости мнений!»
Корреспонденция Эдмонсона действительно была объективна. С присущим этому журналисту темпераментом и остротой зрения он рассказал о том, что его, человека много повидавшего на своем веку, взволновало в этом далеком, степном колхозе.
Где этот колхоз «Новый труд»? Как проверить то, что именно в дни, предшествующие страшной находке глуховского лесничего, Эдмонсон был за много сотен километров от места преступления. А быть может, эта корреспонденция Эдмонсона и есть попытка увести от себя подозрение следствия и установить свое алиби?