Бунин. Жизнеописание
Шрифт:
«Надежда попасть этой осенью в Москву у меня пропала», — записывает она 18/31 августа.
Бунин, пишет Вера Николаевна, последние дни «очень волновался из-за газеты, которую основывает Добровольческая армия. Три дня сряду были заседания. Наконец сговорились. Редактором будет Дм. Ник. Овсянико-Куликовский <…> Почти каждый стал заведующим тем или иным отделом». Издавалось «Южное слово», редактором беллетристического отдела стал Бунин.
Бунин выступал с лекциями о русской литературе и русском народе. О его выступлении сообщала газета «Одесский листок» 12 и 25 сентября.
Вера Николаевна пишет 8/21 сентября: «Ян совсем охрип после лекции. Он не сообразил, что читать ее дважды ему будет трудно.
Эту лекцию Бунин повторил 20 сентября/3 октября. «Публики было еще больше. Не все желающие попали. Слушали опять очень хорошо. Ян читал лучше, чем в прошлый раз, с большим подъемом».
Газетная работа оживила Бунина. «Все эти дни, — пишет Вера Николаевна 7/20 октября, — Ян оживлен, возбужден и деятелен. То бездействие, в котором он пребывал летом при большевиках, было, несомненно, очень вредно и для его нервов и для его души. Ведь минутами я боялась за его психическое состояние».
В редакцию газеты вошел академик, искусствовед Никодим Павлович Кондаков, «согласились участвовать Кипен, Шмелев, Тренев, Ценский…».
В «Южном слове» В. Н. Бунина опубликовала 1/14 ноября свои переводы Андре Шенье.
В конце ноября (ст. ст.) опять «вступили в полосу больших событий. На фронте положение очень серьезное» — белый фронт рушился.
7/20 декабря Бунины решили окончательно, что в Крым не поедут, в этот день они получили визы «на Варну и Константинополь».
Двадцать четвертого декабря ст. ст. уехали в Болгарию Нилус и Федоров. Жена Федорова, Лидия Карловна, осталась в Одессе; в 1937 году была арестована, умерла в тюрьме или была расстреляна; сын Виктор, театральный художник, был депортирован из Бухареста в Советский Союз после освобождения столицы Румынии и отправлен в лагерь для заключенных, где и погиб. Ему ставили в вину то, что он приезжал в оккупированную Одессу и работал в театре по художественному оформлению спектаклей.
Вера Николаевна писала в дневнике 11/24 декабря:
«Ян был во многих местах. Общее впечатление: паника! <…> Ян встретил Кондакова, и они отправились к французам хлопотать насчет парохода».
«13/26 декабря. Были в сербском консульстве <…> Ян долго беседовал с консулом. По его словам, в Белграде очень тесно, но нам все же, вероятно, удастся устроиться…
Фронта почти уже не существует: это не отступление, а бегство». Бунин говорил, «что в настоящую минуту, накануне эмиграции, он чувствует минувшую жизнь так остро, что трудно передать». «Боже, как тяжело! Мы отправляемся в изгнание и кто знает, вернемся ли?»
«29 декабря 1919/11 января 1920 года. Вчера из Киева пешком пришел Шульгин (В. В.?)…»
22 января/4 февраля Вера Николаевна записала:
«Яну и Кондакову выдали билеты на пароход „Дмитрий“, в третьем классе… Завтра в 11 часов нужно идти в Деба, где мы получим пропуск. Порт охраняется английскими солдатами <…>
Город пуст, только патрули. Совершенная тишина…»
«23 января/5 февраля. Проснулись рано. Окончательное решение: завтра мы грузимся. Последний день мы здесь на Княжеской, где, несмотря на все несчастья, мы сравнительно счастливо прожили почти полтора года <…>
Ян целый день носился по городу».
Иван Сергеевич Соколов-Микитов вспоминает о своих встречах с Буниным в Одессе в ту пору:
«В Одессу я приехал из голодавшего и голого Крыма на переполненном растерянными людьми пароходе <…>
В редакции газеты, литературным отделом которой заведовал Иван Алексеевич Бунин, я оставил небольшой рассказ. На другой
Из редакции мы выходили вместе. Спускаясь по узкой каменной, плохо освещенной лестнице, он горько говорил о своей крайней усталости, об утрате веры в людей, о желании уехать из России.
Дня через два <…> мы шли по городской улице, мокрой от таявшего снега. На каракулевый воротник его зимнего пальто, на высокую барашковую шапку садились и таяли снежинки. Я близко видел его лицо, слушал его голос. И опять он говорил о своей тяжкой усталости, мрачно расценивал происходившие события, корни которых видел в несчастной истории народа» [731] .
В гибели Великодержавной России повинны, по словам Л. Н. Андреева, все пораженцы в войну 1914–1917 годов и почти все социалисты. В их числе — пораженец Горький.
731
Звезда. 1964. № И. С. 174, 176.
«Горький и его „Новая жизнь“ невыносимы и отвратительны именно тем, что полны несправедливости, дышат ею, как пьяный спиртом» (запись в дневнике 31 мая 1918 года) [732] .
Бунин цитировал в одном из писем из этой дневниковой записи Л. Н. Андреева созвучные «Окаянным дням» слова:
«Но неужели Горький так и уйдет не наказанным, не узнанным, не разоблаченным, „уважаемым“? <…> Если этого (осуждения Горького. — А. Б.) не случится (а возможно, что и не случится, и Горький сух вылезет из воды) — можно будет плюнуть в харю жизни» [733] . Горький, писал Л. Н. Андреев, был с «человекоподобными» — с большевиками, восхвалял Ленина, умоподобного, «как есть человекоподобные обезьяны», этот циник «где-то в исподе своей души — грязное животное» [734] . «Зачатый во лжи, рожденный в атмосфере измены и уголовной каторги, отбросивший все человеческое и нравственное, как ненужный балласт, он явился магнитом, притягивающим к себе все порочное, тупое и зверски ничтожное. Новый „собиратель Руси“, он собрал всю каторжную, всю черную и слепую Русь и стал единственным в истории повелителем царства нищих духом» [735] .
732
См. в кн.: col1_1S. Дневники (1914–1919). Письма… М.; СПб.: АЛепеит-Феникс, 1994. С. 102.
733
Там же.
734
Там же. С. 79.
735
Там же. С. 366.
Об отъезде Вера Николаевна записала: «24 января/6 февраля (пятница) 1920 года. В четыре часа дня мы тронулись в путь. Простившись с хозяином нашим, Евг. Ос. Буковецким, с которым мы прожили полтора года, и с его домоправительницей, мы вышли через парадные двери, давно не отпиравшиеся, и навалили чемоданы на маленькую тележку, которую вез очень старенький, пьяненький человек <…>
Отыскали наш пароход, „Спарту“ (Бунин называет этот пароход в рассказе „Конец“ и в книге „Воспоминания“ (Париж, 1950. С. 225) — „Патрас“. — А. Б.), маленький, не внушивший доверия <…> На пароход еще не пускают. Простояли и мы еще целый час на воздухе, ноги замерзли.