Бунт вурдалаков

Петухов Юрий Дмитриевич

Ноги Ивана приобрели гранитную прочность и мощь пневмодробилок. Спина стала базальтовым стержнем. Он, не управляя ни одной из своих мышц, ощутил вдруг, как ноги разгибаются, вырывая что-то тяжёлое и холодное за спиной, как плечи и руки рвут путы — только кровь змейками струится по коже.

Ещё через минуту Иван упал.

Он был свободен. Но у него не оставалось ни капли сил. Он был в крайней, в последней стадии изнеможения. А позади него валялся вырванный из земли каменный, изуродованный неумелой резьбой столб.

Он смотрел по сторонам. Ни меча, ни лучемёта не было. Пропали.

Безвозвратно пропали! Ничего. Он и с голыми руками доберется куда надо, потолкует с кем следует. Его не остановишь. Его не

собьешь! Он достигнет цели, даже если для этого придётся перевернуть вверх дном всё трижды проклятое Пристанище черных душ и слуг дьявола. В Иване нарастали не слишком добрые, но очень сильные чувства: ярость, нетерпение, желание мстить. Он уже готов был не считаться ни с чем. Идти напропалую, сокрушая всё. И только смутные тени в скафандрах, тени, корчащиеся в огне на фоне чёрного чужого неба, навевали что-то полузабытое, полуневспомнившееся, и еле слышно звучали слова: «Он не придёт в этот мир мстителем… иначе я прокляну его»! Прокляну?! Но почему?! Почему он должен слушать кого-то, почему, он должен прощать этих нелюдей, этих гнусных и ужасных тварей, несущих зло всюду, где они появляются. Им надо не просто мстить, их надо уничтожать безжалостно, везде и всюду, всегда, при каждой встрече, их надо выводить под корень, иначе нельзя — только так!

Злость, ярость, раздражёние вливали в его тело силы. Надо вставать и идти. Тут нельзя подолгу задерживаться на одном месте. Это опасно. Надо всё время идти вперёд. Иначе гибель. Этот урок Иван уже усвоил. Он испытал это на собственной шкуре, И другой ему было не дано. Ему хотелось не только победить, но и выжить. Выжить и вернуться на Землю. Даже если всё это треклятое Пристанище полетит в пекло, к черту на рога!!!

— Мы ещё поглядим кто кого! — мрачно процедил он сквозь зубы.

Пошатываясь поднялся, оперся спиной о шершавую стену, вгляделся в сумерки. Куда идти? Вперед! Надо разыскивать Алену. Всё остальное потом.

Иван вгляделся вдаль. Пустыня. Какой же это полигон! Только для бронеходов? Но тем подавай нагромождения скал, перевалы, болота, отвесные стены — для них плоскость не полигон. Нет, Алёна ещё не пришла в себя, вот ей и мерещилось всякое… Иван поймал себя на том, что подумал о ней в прошедшем времени, и вздрогнул. Никакой это не полигон! Обычная пустыня!

Он взглянул вверх — стена уходила на достаточную высоту, метров на сорок, и на вершине её виднелись полуразрушенные зубчики. Искусственное сооружение! И всё равно — не похоже всё это на центр заколдованной планеты, на мир за семью замками. Это скорее спящий мир. Неужели его опять отбросило назад и все труды, лишения, боли насмарку?!

— Это мы ещё поглядим, — со злым остервенением повторил Иван.

В пяти метрах от себя, на куче щебня и мусора он увидал рубаху. Она была в крови. И всё же Иван поднял её, натянул через голову на тело.

Попутно он отметил, что Программа, сработав быстрехонько-скорехонько, растворилась невесть где, вместо того, чтобы стать путеводным клубочком.

Сволочи! Он ещё доберется до них! Он сам им такую программу вставит, что… да ладно, это потом.

Иван поплевал на руки. И полез на отвесную стену.

Поверхность была усеяна щелями, выбоинами, выступами. И потому он полз вверх без особого напряжения сил. В обычном своем состоянии он взлетел бы на эту стеночку мигом. Но страшная усталость сказывалась. Руки и ноги плохо слушались его — они подчинялись ему так, как подчиняются руки и ноги обычному смертному, занимающемуся бегом и зарядкой не больше трёх-четырёх раз в неделю. Для десантника-смертника это было почти ничто, почти полный отказ. Но выжидать час-другой он не мог. За этот час с Аленой могло случиться самое страшное. Даже думать не хотелось, что с ней могло случиться.

Ночь, сумерки, беззвездное небо. Где может постоянно быть беззвездное небо? Только под колпаком! Колпак? Иван чуть не

разжал пальцев, чуть не полетел вниз. Он уже бывал когда-то под колпаком. Причем тот колпак, на Хархане, точнее, в Системе, был не просто «колпаком», а невероятной чудовищной вязью многопространственных сфер-крыш, закрывающих Систему от посторонних и большей части своих. Система? Иван вспомнил, что там была система и Система. Что они каким-то образом уживались друг в друге, не являясь единым целым. Вот в чём штука. Квазиярусы! Да разве в них разберешься! Всегда идешь в одном направлении, погружаешься, углубляешься, но не знаешь точно — во внутренние миры твой путь или во внешние. Там столько всего, чему ещё не придуманы на Земле названия, что и обозначить-то эти вещи невозможно. Колпак! Многопространственный, многомерный, закрытый со всех сторон колпак. Но в нём есть «форточки»! Иван вспомнил — он сам пользовался этими непонятными «форточками». Пользовался, да. Но открывал их для него всегда кто-то другой. Тот, кто его вел по сложным мирам, по Хархану, Меж-Арха-Анью, Хархану-А и Харх-А-ану. Теперь он почти всё видел — зримо, чётко. Нет, нельзя видеть! Нельзя вспоминать! Они, эти твари, могут считать из его мозга всё! Надо отвлечься, не думать. Но как не думать?! Это же невозможно. Это страшно!

Темнота, сумерки. Иван оглянулся назад, на пустыню. И поразился. По всем законам природы горизонт должен был отдаляться вместе с его подъемом.

Но происходило наоборот — полоска видимой в полутьме земли казалась совсем крохотной, в несколько саженей. Будто он поднялся над планетой на огромную заоблачно-космическую высоту. Ну и пусть! Иван ко всему привык. Значит, здесь так. И всё! Оставалось совсем немного — три метра, два, метр… Иван подтянулся, перебросил тело через зубчатый край… неожиданно упал ни что-то мягкое, пружинистое, прорвал его. И чуть не ослеп. Никакой ночи! Над головой, в вышине сияло малиновое солнце, которое было раза в три крупнее земного. Нежно-оранжевые небеса резали глаз. А внизу, под стеной, ослепительно гладкой и надраенной до блеска, а вовсе не шершавой, кишмя кишело что-то пестрое и подвижное. Иван не сразу понял, что. А когда разглядел получше, ему — захотелось назад — во тьму, в сумерки, в заколдованный лес, в утробу, в хрустальный колодец — куда угодно, только подальше от этих мест.

— Мать моя! — вырвалось у него невольно.

Он никогда в жизни не видел скопища подобных уродов и уродцев, монстров и монстрищ, выродков и чудовищ. Он держался за поблескиващие белым нереальным блеском скобы, вделанные в стену без малейших следов шва, и глядел вниз. Скобы, стройной лесенкой без ограждения, вели прямо в широченный ров — геометрически правильный, имеющий форму полукольца, огибающего стену. Может, это был и не ров, а что-то другое: ниша, траншея, улица, спланированная безумцем-модернистом, разверзшийся туннель… неважно. Главное, что это всё было забито копошащимися, наползающими друг на друга, жрущими друг друга, гадящими друг на друг чудищами всех видов и размеров. Чудища разевали пасти, клювы, глотки, исторгали дикие звуки, рвали друг дружку на куски. Но не виделось в этом и подобия злобной и решительной схватки за жизнь, борьбы, охоты. Делалось всё вяло, нехотя, будто чудища находились в полуспячке или, может быть, просто бесконечно устали от кишения и возни.

Не перепрыгнуть. Не обогнуть. Чего хочешь, то и делай. Иван сунулся было наверх. Но уперся головой в твердую и прозрачную преграду, даже намеком не напоминавшую упругость и мягкость той штуковины, что его пропустила сюда. Опять фильтры! Бред!

Надо что-то делать. Но по гладкой и блестящей стене больше двух десятков метров не проползет даже десантник экстра-класса. Вниз? Лучше уж голову расшибить о стену или просто отключить сердце и помереть прямо тут, на верхотуре, а падать вниз трупом — бесчувственным и равнодушным ко всему.