Бунтарь. Мамура
Шрифт:
Одержимый, как есть одержимый! – выслушивая рассказы Стрешнева, горько жаловалась Наталья Кирилловна. – Ещё в Бозе почивший патриарх Иоаким упреждал: «Взыщет-де Бог с государя за побратимство с немецкими еретиками». Так на то и выходит.
Тихон Никитич не разделял убеждений царицы. Смело, но всё же стараясь казаться возможно ласковее и нежнее, он обнимал её тонкий стан и целовал, повторяя одно и то же:
– Для блага родины возможно государю быть в побратимстве с кем его душа пожелает. Не сотворил ли ужаснее святой благоверный князь Александр Невский, не хаживал
Когда патриарх Адриан попенял царице на то, что учинением «всешутейшего» собора Пётр подрывает веру в народе, Наталья Кирилловна не стерпела и пошла объясняться с сыном.
– Опамятуйся! – теряя власть над собой, затопала она. – Вернись ко Господу!
Возившийся подле недоделанного круглого столика Пётр отбросил в сердцах пилку и окрысился на мать:
– Сызнова немцами потчевать меня собираешься?
Царица с презрением поглядела на мозолистые, заскорузлые от грязи руки сына.
– Помазанник Божий, всея Руси самодержавец, а длани словно бы у смерда работного! – плюнула она, но, тут же, вспомнив о цели своего прихода, истово перекрестилась на образ. – И не нашим прикидываешься ты, русским смердом, то бы ещё не такие беды, но всяко тщишься обасурманиться… Собор вот еретичный учинил на соблазн всем православным…
Пётр шагнул к матери и сделал движение, чтобы обнять её, но она не допустила его к себе. Он развёл руками (что, дескать, поделаешь) и присел на ручку кресла.
– То твой, матушка, патриарх. Он тебя и смущает. А послушалась бы меня вовремя, не перечила бы, когда урезонивал я тебя на стол патриарший посадить Маркела [143] , псковского митрополита, всё шло бы ныне в добре и мире. Ты же на своём настояла, Адриану отдала патриаршество [144] .
Пётр встал, с нарочитой торжественностью воздел руки к небу и затянул на церковный лад:
– Единому поклоняюся всешутейшему отцу Иоаникиту прешбурхскому, кокуйскому и всеяузскому патриарху!
143
Маркел (? – 1698) – псковский, затем казанский митрополит. Родом белорус, считался сторонником западного, «ляшского», влияния в православии.
144
Адриан (в миру – Андрей, отчество и фамилия неизвестны) (1627 – 1700) в 1690 г избран патриархом Московским и всея Руси при поддержке царицы Натальи Кирилловны. До этого – казанский митрополит.
Царица, потрясённая кощунством сына, всплеснула руками и пала перед киотом.
Пётр сам испугался своих слов, истово перекрестился.
– Матушка! А, матушка! То я так, потехи для. Аль и впрямь басурманом меня почитаешь? Не сварилась бы со мной, я б и не согрешил.
Видя,
– Противу Маркела псковского не я восстала, – всхлипнула она, поднимаясь с колен, – муж он строгой жизни и постник великий. Да…
– Чего – да? снова готовый рассердиться, мотнул головой государь.
– Да боярство противу него поднялось. Какой-де он патриарх, коли умеет на варварских европских языках болтать, да бороду носит короче, нежели по сану положено, да возницу своего заместо того чтобы саживать его верхом на коня, на козлы саживает повозки? То ли-де Адриан! Хоть ересям и не навычен европским, зато обычаи строго блюдёт православные и немцев за еретиков почитает…
– Досудачились, матушка! – махнул рукой Пётр. – с того бы и почала: немцев-де не жалует патриарх. – И, неожиданно сверкнув глазами, прибавил: – Однако ты не кручинься. Не ворог я тебе, но государь твой и сын твой. Давай кончать по-доброму.
Наталья Кирилловна встрепенулась и с надеждой взглянула на сына.
– Того и жду. Не со злом пришла, а на добро твоё уповая.
Прижав к груди мать, Пётр сладенько и хитро продолжал:
– Нынче же собор распущу, ежели ты не восстанешь противу того, чтобы нынче же на Руси уничтожить стол патриарший… Чтобы никто не норовил власть со мною делить! Чтобы сам я о святой церкви заботу имел через мирских начальных людей, моих споручников!
Царица в ужасе отпрянула к двери.
– Бес! Бес в нём! Бес глаголет устами царя!
…Жить в Преображенском для государя стало невозможным. Постоянные свары с матерью опостылели ему, и если бы не глубокая любовь к ней, он давно бы порвал с домом и переселился к кому-нибудь из своих друзей.
Как-то в праздник Пётр пришёл к Наталье Кирилловне и с необычной для него почтительностью приложился к её руке.
– Всё кручинишься, матушка?
Тронутая вниманием сына, царица в свою очередь поцеловала его руку.
– Ты кручинишь меня. Единое и слышу округ: обасурманился государь, ни сана своего, ни веры не блюдёт православной, ни дать ни взять гулящим человечишкой жительствует.
Царь решил, что подходящая минута для просьбы, с которой он пришёл к матери, наступила.
– Истинно, матушка: болтают про меня, округ болтают. Всюду, куда ни плюнешь, неладные про меня слухи шествуют… И патриарх, и бояре… Тьфу, будь оно проклято!
– Ты кого это?! – всплеснула царица руками.
Пётр изобразил на лице полнейшую невинность.
– Да букашку, матушка. В самое горло попала…
Уткнувшись в грудь Натальи Кирилловны, он долго, голосом, полным стыда и скрытых слез, каялся в своих «бесчинствах и ересях».
Царица слушала зачарованная и недоверчивая. Но Пётр был так угнетён и, видимо, так искренно страдал за проведённые в «грехах» годы, что невозможно было усомниться в правдивости его самобичевания.
– Не почать, нет, матушка, не почать мне так, с единого маху праведной жизни, царей достойной, – шмыгнул он по-детски носом. – А и почну, не примут люди за истину.