Бури
Шрифт:
— Конлет волнуется за тебя, — сказал Алеард.
— Нет, Алеард, я так не думаю, — порывисто ответила я, и он заинтересованно поглядел на меня в ожидании. — Он волнуется за Бури, то есть за корабль.
— А что не так с кораблем? — спросил мужчина. Я подняла на него удивленные глаза: он хитро-прехитро улыбался, и смотрел на меня, как будто чего-то ждал. Я поняла, что попалась.
— Конлету кажется, что корабль пострадал во время грозы.
— Ну, а тебе?
— А мне не кажется, — ответила я честно. — Потому что это не гроза его ранила.
Алеард весело хмыкнул, у меня аж мурашки побежали по спине. Мы остановились на противоположной стороне озера.
— Твоя искренность согревает. Казалось бы, в такой ситуации лучше усомниться в истинности произошедшего, но едва ли сомнение поведет тебя правильным путем.
Он пристально посмотрел на меня.
— Он ожил, Алеард, — произнесла я тихо. Громко говорить о таком я не могла. Мужчина склонился ко мне, и поглядел доверчиво и серьезно. — Он словно проснулся! Расправился, превращаясь в огромного разумного зверя, поглядел на меня…
— Это не гроза наделала столько шуму, да? — сказал Алеард, и я поняла, что он знает куда больше меня. — Это Бури разгромил ангар.
— Разве такое случалось раньше? — пораженно спросила я.
— Нет, Фрэйа, не случалось, но я предполагал, что однажды это произойдет. Бури был как человек в состоянии комы. Чем дольше сон, тем труднее проснуться. Я не знал, как разбудить его, но это сделала ты.
— Я не сделала ничего особенного! Просто подошла, дотронулась… Я и раньше до него дотрагивалась, но ничего не происходило. Почему именно сейчас? Зачем он ожил? И что есть жизнь для него?..
— Пришло его время, — ответил Алеард, и взгляд его снова стал строгим. — Для каждого живого существа момент рождения — единственный в одном теле, а дальше только душа. Я знаю, многие со мной были не согласны, но Белая Комната — это, прежде всего, душа. Созданная или пришедшая — не знаю. Всякая душа либо распадется, мечась в пространстве, либо останется там, где ей хорошо и спокойно, либо возродится. Бури как возрожденная в незнакомом теле душа. Он не знает пока себя, но знает свою цель. Он не человек и не животное, какая-то странная смесь того и другого. Непознанная смесь. Я не говорю об этом с ребятами из команды, зная, что это их напугает. Но рано или поздно им придется принять или отвергнуть произошедшее. Пусть каждый решает сам. То, что случилось сегодня, только первый шаг, Фрэйа. Мы сделаем и второй, и третий. И я прошу тебя помочь мне.
— Алеард, я с радостью помогу, только скажи, как?
— Просто будь рядом, — ответил он, — большего не нужно.
Мы надолго замолчали. Я услышала в его словах утешительную истину и была рада ей. Мы шли по тропинке через поля, и на небе загорались звезды. Я чувствовала себя счастливой. Впервые человек не усомнился во мне, не посчитал мои слова необдуманными, не принял то, о чем я сказала искренне, за фантазии. Я поняла, что капитан привык верить людям, и даже если бы я сказала, что могу летать, он бы все равно почувствовал, что это не просто счастливая выдумка, а самая настоящая правда, рожденная знанием, которое превыше силы людской подозрительности. Я тихонько посмотрела на него, но тут же стыдливо отвела глаза. На губах сама собой появилась довольная, радостная улыбка, и Алеард это заметил. Мне на мгновение показалось, что он прочитал мои мысли.
— Я рад, что ты рядом, Фрэйа, — сказал он. — Обещаю, ты не будешь одинока в своих чувствах. Люди могут обидеть и не понять этого, но я тебя никогда не обижу.
Я едва не споткнулась на ровном месте. Я не смогла ответить ему: ценой молчания хотелось уберечь это радостное мгновение, такое необходимое и желанное. Я знала, что это были не просто слова, призванные утешить и поддержать, и что сказанное им шло от самого сердца.
Спустя время я поняла, что Алеард был не из тех, кто легко дает людям подобные обещания. Он был малообщительным, но не замкнутым человеком, и в этом мы оказались похожи. Наверное, поэтому он понял меня, и я, в своей жизни нечасто находившая поддержку даже у близких, напиталась надеждой, как трава питается дождём, и рост моей души ускорился, а сердце исполнилось благодарности и нежности.
Мы ушли далеко от комплекса, вдоль дубовых рощ, длинных цветущих озер и еще дальше, к поросшим ковылем холмам, которые плавно переходили в покатые горы. Луна сияла, и ночь была по-летнему светлой. Мы шли и разговаривали, и я упомянула о дневнике, который достался мне от родителей. Его писала молодая женщина, и он был своего рода историческим документом. Ценная вещь, заполненная воспоминаниями. Старая и потрёпанная толстая тетрадка, пахнущая усталой бумагой.
Алеард заинтересованно слушал.
— Какого же года этот дневник? — спросил он.
— Она не ставит дат, но всё, что происходило, случилось очень давно, задолго до рождения наших родителей. Судя по всему, на первых страницах ей было около двадцати пяти.
— Хм… — ответил Алеард неопределенно.
— Такое ощущение, что написанное ей бредовый сон, кошмар, от которого хочется поскорее проснуться, — продолжила я. — Казалось ли ей, что она живет в кошмаре? Или всё происходящее тогда считалось вполне нормальным и не вызвало у людей такого всепоглощающего ужаса?
— Это прошлая действительность, Фрэйа. Когда я был подростком, мне казалось, что у людей не может быть такой чудовищной истории. Оглядываться назад, из сегодняшнего радостного мира туда, в страдающее прошлое, трудно. Трудно и страшно, — подумав, закончил он.
— Тебе страшно?
— Не сейчас и не здесь. Мне страшно, когда я отдаюсь подобным мыслям, остаюсь с ними наедине. Страшно оттого, что я и сам не знаю, как повел бы себя в том мире. Я не люблю неопределенность, Фрэйа.
— А я не люблю, когда люди решают за меня и говорят, как я должна поступить. Хотя я не к месту сказала об этом…
— Почему же. Когда люди решают за тебя — это тоже своего рода неопределенность. Они думают и чувствуют за тебя, считая это благом, но ты чувствуешь себя опустошенной, потому что лишаешься свободы воли.
— Этим грешила моя сестра, но я надеюсь, что я не такая, — быстро ответила я, но тут же смущенно добавила: — Я не желаю ей зла, только счастья. Да и она, наверное, так поступала не специально… Эта черта в ней от бабушки.