Бурлаки
Шрифт:
— Ты, Сашка? Какими судьбами?
— Панька! Рогожников! — И я расцеловался со своим старым другом.
— Пойдем в каюту, — пригласил Панька. — Я теперь начальник постов, а отец капитаном на «Медведе».
Наговорившись досыта в каюте, мы вышли на палубу. Мимо пристани проходил выкрашенный в серую краску, в стальной броне, буксирный пароход. На мостике с рупором в руке стоял дядя Иван Филиппович. Я стал кричать и махать руками.
Дядя поднял бинокль и узнал меня. Он дал знак лоцману, и над Камой раздался свисток.
— Это
Простившись с приятелем, я поспешил на пароход. Проверив в трюме багаж, поднялся на балкон и стал поджидать Фину…
Она появилась на пристани, когда уже убрали мостки.
— На корму! Скорей! — крикнул я ей во весь голос.
Оттолкнув от проволочного барьера какую-то женщину, я перепрыгнул на край борта, потом на нижнюю палубу.
Матрос уже отдавал кормовую чалку. Он выругался по адресу Фины, но она, не обратив на это никакого внимания, быстро перепрыгнула через шалман на пароход.
— Хорош девка! — похвалил ее сидевший на корме татарин. — В вода скакал и не утонул!
Поздним вечером вышли на палубу. В воде, как в огромном зеркале, отражались темные берега, светлые бакены и корпус нашего парохода. На высокой мачте фонарь — и в воде, вниз головой, фонарь. По берегам — рыбачьи костры. У одного кто-то махал пароходу горящей головешкой, веером сыпались искры. За пароходом треугольником расходились высокие валы.
Вот прошли и последнюю пристань. Скоро будет Строганове. Мы стали готовиться к выходу…
Проводив Фину, я, несмотря на ночной час, явился к Андрею Ивановичу и подробно рассказал ему о своей поездке.
— Эх, опоздал, Сашка!
— Как опоздал? Я в тот же день выехал из города.
— Бычков без тебя получил срочный приказ и выполнил его.
— Какой приказ?
— Зачислить в волостной комиссариат на должность военного руководителя Чудинова Мишку, а инструкторами Охлупина и Романова. По этому случаю у Романова сегодня даже вечеринка была в поповском доме.
Я пошутил:
— Тебя, Андрей Иванович, не приглашали?
— Нет. Да я и без приглашения присутствовал на вечеринке, хотя меня там и не было, — многозначительно сказал он.
— Что же это за вечеринка?
И Панин рассказал мне:
— Они там «своих» людей поприглашали и некоторых учителей. Стол был богатый, в графинах старая водка, красное вино. Гражданский инженер Кобелев явился первым, спросил Чудинова, где он достал всю эту снедь и выпивку, и посетовал, что когда-то и у него «был чудесный погребок». Чудинов говорит: «Не грустите, Аристарх Владимирович, все обернется в другую, в лучшую для нас сторону, а пока пользуйтесь доверием большевиков». Понимаешь, на что намекал Чудинов?
— На вечерок на этот, — продолжал Панин, — приехали из Никольского трое командиров из десятого кавалерийского полка. Если закрыть глаза, можно было подумать, что к Романову собрались не командиры Красной Армии, а старорежимное офицерье. То и дело слышалось: капитан, поручик, прапорщик, есаул, ротмистр… Ну ладно, на сегодня хватит. Аида спать, а утром к своим комиссарам.
— У нас один комиссар, Бычков, — удивился я.
— Мы Федота Сибирякова ему в помощь посадили. Хоть не военный, да свой. А с тобой мы еще не виделись…
— Сам не знаю, что ли.
— Лишний раз предупредить никогда не вредно.
Гражданская война постепенно захватывала весь Урал.
Иностранные империалисты и белогвардейцы стремились овладеть источником военной и экономической мощи молодой Советской республики.
Надвигались грозные события.
В конце мая сильные, хорошо вооруженные отряды интервентов заняли Челябинск.
На Средней Волге и в Сибири был организован мятеж военнопленных из чехословацкого корпуса. Используя их, белогвардейцы захватывали города Урала. На Воткинском и Ижевском заводах начали мятеж кулаки и эсеры.
В Самаре было создано белогвардейско-эсеровское правительство.
25 июля войска интервентов и белогвардейцев заняли город Екатеринбург.
Мы стали готовиться к предстоящим боям. По вечерам на поскотине раздавались команды, крики «ура», трещали винтовочные выстрелы. Инструкторы волостного военного комиссариата учили военному делу бурлацкую и крестьянскую молодежь.
К концу лета была подготовлена первая партия бойцов.
В один из серых дней из всех десятен в село походным маршем шли на смотр красные роты.
На площадь стали собираться любопытные, пришли старые фронтовики, чтобы покритиковать молодежь. Ребятишки облепили крыши домов, церковную ограду, деревья в саду.
У трибуны стояли в ожидании комиссары, военрук Чудинов, батальонный инструктор Охлупин, Меркурьев, Ефимов.
Накрапывал мелкий дождик. Люди кутались в шинели, в пальто, прятались под березы. Чудинов то и дело поглядывал на ручные часы.
— Идут! Идут! — закричали ребята с крыши исполкома.
Первая рота под командованием Романова точно, из минуты в минуту вступила на площадь. Бойцы лихо оттопали команду «На месте!» и, как один, после команды «Стой!» в три приема опустили винтовки «к ноге».
— Смирррно! — Романов подбежал к Бычкову и отрапортовал: — Товарищ комиссар! Первая рота учебного батальона явилась на смотр в полном составе…
Бычков поздоровался с бойцами, и они получили разрешение стоять вольно.
Из-под горы послышалась песня «Смело, товарищи, в ногу!».
Так же, как первая, появились вторая и третья роты.
Пока собирался учебный батальон, за околицей села Пирогов выстраивал отряд Красной гвардии. В отличие от батальона, вооруженного учебными винтовками, каждый из нас имел боевую. У всех гранаты и запас патронов.