Бурное море

Рыжих Николай Прокопьевич

В магазине он сказал девочке, чтобы она выбирала игрушки, а сам — к продавщицам:

— Давайте детский пластилин. Весь, что есть.

— Пять коробок хватит?

— Пятьдесят. Пятьдесят коробок.

— Вова, ты что? Пластилинового снеговика лепить собираешься? — шутят продавщицы.

Нашлись эти пятьдесят коробок, он сложил их в мешок и под смех продавщиц потащил мешок домой.

Вылепить морское дно оказалось не так-то просто, понадобился большой ящик, опилки, клей.

— Наташа, дел у нас с тобою на месяц, — говорил он, понуро глядя на карту, на большущий, в полкомнаты, ящик, на кучу опилок, на ведра и баки приготовленного крахмального клейстера. — Ну что ж... «Не надейся, рыбак, на погоду, а надейся на парус тугой...»

Через два месяца у него стало что-то получаться, появились очертания берегов; изобаты глубин он обозначил белым пластилином, вылепил ракушечные слои, водорослевые рощи, песчаные пляжи, нагромождения рифов — не дай бог сюда невод метнуть! — подводные скалы. И целые армии селедочек, камбалинок, палтусов, минтая наготовил. Он их переставлял согласно записи в журналах и отметкам на промысловых картах.

— Папочка, сюда забыл рыбок поставить.

— Погоди... «Злая буря шаланду качает...», сюда они еще не приплыли.

— А сюда?

Конечно же, сделать полностью подробный макет всего морского дна не удалось, но зато море он изучил до последнего камешка. И яснее стала сама судьба, если можно так выразиться, сама жизнь рыбы в море. До апреля, до самой поездки в Петропавловск на слет передовиков рыбной промышленности он, как генерал в отставке, разыгрывал минувшие сражения, передвигая армии рыбок по дну Берингова моря... «...Мать выходит и смотрит во тьму и любовь и слезу посылает...»

II

Когда возвращался со слета, в раздумье — все о той же рыбе думал — сидел у окна самолета и смотрел на горы Камчатки, на тундру, тайгу, долины и вулканы. Вот самолет пошел вдоль морского берега, потом над морем... Вот и все знакомые места, где каждый год приходится рыбачить: остров Карагинский, остров Верхотуров, мыс Северо-Западный, мыс Озерный, Крашенинникова. На море стоял еще битый лед, только кое-где чернели полыньи. Через несколько дней лед растает, его разнесет течениями и ветрами, флот выйдет брать рыбу. Вид моря с самолета напоминал ему чем-то макет.

Вдруг Джеламан заметил, что к югу от мыса Крашенинникова миль на сорок лед закручен наподобие улитки. В чем дело? Кто его закрутил? Может, и ветер, но навряд ли... Течение? Только течение могло это сделать. А почему? Видимо, здесь водоворот, сталкиваются несколько течений. Задумался над этой «улиткой»... Значит, вода здесь вертится, не уходит, крутится на месте, следовательно, корм здесь для рыбы не приносной, а постоянный. Какие же здесь грунты, какие глубины? Можно ли рыбачить? Эх, жаль, нет макета рядом. И стал мечтать, как, прилетев домой, все рассмотрит на макете. Достал записную книжку и быстро стал срисовывать эту «улитку», как она виделась с самолета.

Как только вошел в квартиру, сразу к макету — глубина здесь сто метров, почти рабочая... Если добавить метров двести ваеров, можно рыбачить. Корм — песчанка, для камбалы корм. Должна быть рыба! Непременно!

III

Когда наша «Четверка» была готова к выходу на промысел, Джеламан подозвал меня:

— Выпиши запасных ваеров. Метров триста.

— Хорошо.

Рыбачить начали, как всегда впрочем, с промысловой камбалы, с восьмидесятиметровых глубин. Бралась в этом году она хорошо, у нас же вообще замечательно — ни порывов невода, ни зацепов и вообще никаких аварий. По вылову шли вплотную за Сигаем и Серегой Николаевым, этими рыбацкими асами.

Хоть все и нормально шло, с учетом того, что на море нет оценки «отлично» или «сверхотлично», а есть «нормально», но Джеламан все недоволен был чем-то, озабочен постоянно, будто чего-то ждал. Сам не свой, одним словом: то, уединившись в угол рубки, карту свою любимую рассматривает, то что-то считает, рисует, то вдруг ни с того ни с сего сорвет шапку и заругается. И наконец не выдержал:

— Как вы думаете, парни... — он стащил шапку за одно ухо и стал накручивать на палец завязочку, — что лучше — грудь в крестах или голова в кустах?

— Что лучше, это ясно, — сказал дед. — А вот эти «кусты», где голова будет лежать, очень страшные?

— Ну... груз потеряем. Может, два.

— Пустяк.

— Гоним. — Джеламан натянул шапку. — Гоним и... слушайте сюда. — И он достал свою «особливую» карту.

Рассказал нам про «улитку» и про свои предположения. Поточнее проложили курс, еще раз проверили невод, добавили ваеров, увеличили их на двести метров, чтобы со стометровой глубины достать рыбу.

К «улитке» подходили утром. Всю ночь Джеламан не спал, торчал в рубке, хотя делать ему там нечего было: курс несколько раз выверен и проверен, невод и палуба готовы к работе. Но он то и дело бережно расстилал по штурманскому столику «особливую» карту и, мурлыча себе под нос «Злая буря шаланду качает...», задумчиво рассматривал «улитку». Потом уходил на палубу и бродил там, проверяя уже в который раз укладку невода.

Наконец пришли к месту лова. Авральный ревун Джеламан нажал минут за десять до выметки. Когда ребята оделись и разбрелись по своим местам, он размашисто перекрестился:

— Ну, молитесь богу и вы.

— Какому? — спросил дед.

— У нас один бог — рыба.

Замет шел как замет, ничего особенного не происходило: ровно стучала машина, шуршала вода мимо бортов, попыхивал дымок над трубой, попискивали приборы в ходовой рубке. После выметки ребята зашли в рубку, закурили. Не услышав никаких новостей, вывалили на палубу. Там раздавался смех, шутки, будто все и забыли, что рыбачат на новом, никому еще не ведомом «огороде».

Не забыл только Джеламан. Как ни напускал он на себя маску равнодушия, как ни притворялся сонным — ночь-де не спал, так и сводит скулы, — не мог скрыть своего волнения. Еще бы! Все у него сейчас кипело в душе и стояли перед глазами: и долгие зимние вечера колдовства над макетом, и целые стопки промысловых журналов, и вид с самолета на «улитку», и... и... А вдруг ничего там нету? А вдруг невод камней нагребет или за скалу зацепится?

Начали выборку. Парни привычно и точно делали каждый свое дело: Казя Базя, Есенин и Женя на площадке укладывают невод, я строплю, Маркович расстропливает и подает мне строп и гак, дед на лебедке. Джеламану надо находиться в рубке и следить за всем, но он ходит от одного рабочего места к другому, нетерпеливо поглядывает за борт, курит.