Буря
Шрифт:
Имя было выкрикнуто с таким надрывом, будто смертный приговор… Да — это был тот, некогда пылко и ясно влюбленный юноша из Туманграда, который любил эльфийскую принцессу из ближнего леса. Тот самый юноша, который спасся с вершины объятого пламенем мэллорна, и поклялся найти трех братьев. Теперь ему было лет сорок пять, однако же — по его лицу вообще нельзя было определить возраста. Так же мог выглядеть и дух века проведший во мраке…
— Барахир, Барахир, Барахир… — повторил он несколько раз, а затем вновь взглянул на братьев, проговорил. — Какими я вас только не представлял, но такими — нет! Вы изнеженные, а меня такое окружало, что я и не мог такого изнеженного представить. Нет — вы мне более мужественными виделись!.. А вот землю я эту почти таковой и представлял — прекрасная, благодатная… Но не ваша эта земля! Не ваша — слышите?!.. Вы здесь не правители, вы… так слабосильные… Нет — не то говорю. У-фф — голова кружиться! Голова кружиться! — взвыл он, и тут же зашептал
Он не смог договорить, на губах его появилась кровавая пена. Но он так жаждал говорить — так боролся с подступающим забытьем, что лицо его пошло темно-бардовыми пятнами, а в одном месте, из недавнего шрама выступила кровь.
Тут Даэн-музыкант с мукой обернулся к Алии, проговорил:
— Матушка, матушка — вы же можете что-нибудь сейчас сделать!.. Нельзя же чтобы такое мученье было! Вы… вы… Покушать ему принесите…
Тут Даэн обернулся к Барахиру, и проговорил:
— Вот, сейчас вам принесут, и вы уж не отказывайтесь. Вы же слышали, что ваших людей накормят сейчас.
Барахир усмехнулся:
— Уж отведаю я вашей еды! Ну а вам то — вам то к нашей еде привыкать придется!.. Ведь, пойдете с нами. Ведь, пойдете. Или мы все умрем, и ничего уж значения иметь не будет. Пойдете, все-таки!
Дьем-астроном немного поморщился, хотел было сказать что-то, но сдержался.
Барахир продолжал своим безумным, срывающимся голосом:
— А я вам сейчас кой что расскажу, все-таки…
Тут Барахир рассказал им (вкратце и сбивчиво), все то, что касалось Туманграда, нападения на мэллорн, и гибели их матери — рассказал он еще раз и про лебедей; затем вызывающе взглянул на Алию, и, встретившись с ее спокойным взглядом, потупил взор, произнес:
— А вы то им что рассказывали? Наверное, совсем не такое?
— Они спасенные моими слугами из пламени действительно почти ничего не знают про внешний, искаженный мир. В этой долине есть цельность, которой нет там. Знали бы они про все несправедливости, да ужасы, что в том мире творятся — стали бы они, думаете, лучше? Стали бы счастливее? Здесь мир такой, каковым был бы он, если бы не было Врага; а они — такие люди, которые могли бы быть, если б не Враг. И вот вы зовете их в тот мир, а зачем? То же хотите сделать их несчастными? Им не найти места лучшего, чем здесь, а вы смотрите на меня с укором. Что ж, что я утаила от них прошлое? Вот вы, прошедший через все эти ужасы — неужели хотите, чтобы и они теперь все это испытали?.. Я вам вот что скажу: всех вас — пятьдесят тысяч моя земля принять навсегда не сможет. Но — я отведу для вас специальное место, где вы можете три месяца провести у меня в гостях. Ешьте, пейте, отогревайтесь; а потом — снарядим вас в обратную дорогу: возьмете с собою и еды в довольстве и одежды теплой…
В это время, по озерной глади побежали широкие круги, все, в то же мгновенье, почувствовали довольно ощутимый толчок; вслед за ним — еще один, и гораздо более сильный. Барахир усмехнулся:
— Что не ожидали? А? Совсем не ожидали? Так то и так!.. Ну, а теперь и выпить можно!
Он схватил с подноса, который принес медведь бокал с солнечным вином, и большой каравай немного еще дымящегося хлеба. Залпом выпил бокал, отбросил его в сторону, затем — разломил теплый хлеб, раз откусил, и тут с жадностью стал рвать его зубами — поглощал и поглощал не останавливаясь: землю же сотрясали все новые удары.
— Вы знаете что это? — спокойно спросила Алия.
— Еще бы я не знал! Я бы вам и рассказал, только вот сначала поклянитесь, что в живых оставите — мне сейчас жизнь, как никогда дорога стала! Меня теперь дорога к дому ждет!
— Я никогда, и не при каких обстоятельствах ни у кого не отнимала жизни — будь то эльф, орк, человек или зверь. Рассказывайте.
— Ох, да что ж вам рассказывать. Думаете — двадцать лет я мучался, и ничего придумать не смог. Да что бы вы все поняли, все с самого начала надобно рассказывать, а это много времени займет. Времени же у Вас и нет теперь — скоро все закончится. Кратко, быть может, рассказать? Ну — вот вам:
«Двадцать то с лишним годков тому назад, совсем я совсем иным был. Романтик, поэт… да я и теперь таковым остался, но, сколько ж боли то прибавилось! Боли то сколько!.. Ну — понесло меня, так что уж и не стану, про чувства свои рассказывать — скажу только самое важное, что со мной было, вы же, может догадаетесь, что и в душе моей творилось.
У меня, ведь, подарок был! Клубочек путеводный! Так катится, катится — ниточку за собой золотую оставляет, самую лучшую дорогу указывает. А кто мне его подарил? А вот того и не помню — выбилось из головы. Ну, стало быть, повел он меня, в обход Серых гор на север. Сколько месяцев в дороге провел, как голодал, как холодал — того не опишешь, но в то время все еще прежним был. А в одну то ночь — прилег под камнем каким-то… Эту ночь хорошо помню: ветер завывал так жутко, что иной и не заснул бы — ну а я так за день ходьбы против
Я стал рабом… Они поймали меня в вылазке в те земли, что были для них дальним, опасным югом. Они хотели наловить зверья, а выловили меня. Раб. Думаете, им нужен был раб? Они сами пухли с голоду, подумайте, что же оставалось рабу? Совершенно ничего — я мог жевать только грязный снег. Меня заставляли выполнять тяжелую работу — таскать камни, а, так как теплую одежду у меня отобрали, то запомнил, как эти ледяные камни примораживались к рукам, к телу — как потом приходилось отдирать их, вместе с кожей, потом с мясом… Я и свое мясо попробовал — нет — вы не дрожите, не кричите — вы уж привыкайте: и такое случается в искаженном мире. Нет — я понял, что сойду с ума, если буду питаться сам собою… Несколько дней ничего не ел, кроме грязного снега… Помню — с какой жадностью я его заглатывал! Дадут мне час времени, чтобы отдохнуть, а я то, все себя этим снегом набиваю, все жажду наестся. Тогда бы все и закончилось, да повезло мне!.. Помню — снег я поедаю; а там — птица предо мной села! Я замер, и все то вокруг замерло. Я слышу: какая тишина наступила — а птица какая-то — и уж не важно какая птица, главное, что большая, с жиром. А как передернуло! А я то умирал тогда, мне этот жирок под перышками дороже всего был. Как рванулся я к этой птице, как ухватил ее. Тут вижу — бегут ко мне! Понял — сейчас отнимут. Я за лапу — откусил, стало быть — проглотил не жуя, еще ухватил; тут рвать от меня стали, а я за нее, как пес за кость — меня вверх поднимают, а я легкий совсем стал — так и подняли. А птица то еще живая! Бьется! А я кровь то глотаю, и все вгрызаюсь, вгрызаюсь… А за неделю то до того, о деве грезил, да стихи ей в порывах романтических сочинял! Вот что с человеком голод, да холод сделать может! Там и рвать меня стало, и так то дурно сделалось, что понял — сейчас помру. Но опять сжалилась надо мною судьба! Гляжу — целое крыло — целое восхитительное крыло мне бросили.
Кое-как желудок успокоился — крыло то я почистил и поел, а тут мне и еще еды поднесли — немного, и такой, от одного вида которой вам бы тошно стало. Но я съел то с жадностью, и никогда не доводилось мне еды более вкусной и живительной. Язык их очень тяжел, и только через год, я освоил его — тогда же общались с помощью жестов.
Так я понял, что помиловали меня из-за альбатроса. Цродграби — народ выносливый, выносливей их и не найти народа. Но вот ловкости в них нет, нет природной силы. Плодятся очень быстро — даже быстрее, чем мрут, а делать толком никто ничего не умеет. Нет среди них ни охотников, ни каких мастеровых, я уж не говорю чтобы там кто-нибудь читать умел. Живут вяло, прокармливают себя еле-еле — хоть и стараются, а уменье все равно не приходит. Их прадеды птиц руками ловили, а рыбу палками в проруби отстукивали — так же и они — ничего нового не придумали, и принимают все страдания с покорностью… Жаль мне их стало… А тогда захотели они, что б я для них птиц, да рыбу ловил. Они ж подивились на ловкость мою. Что б с такой скоростью хватать — да вовек среди Цродграбов таких ловкачей не было!
Рассказывать, согласился ли я?
На первых порах ловил руками — это что б сил хоть сколько то набраться; а потом — взялся за настоящую работу. Изготовил силки — а для того потребовалось мне не мало терпения, так как трудно было у них найти материал, чтобы силки изготовить. Но когда изготовил, когда несколько птиц в них попались — меня накормили так, как и правитель их тогдашний бесславный не ел…
Да — мало совсем времени осталось. Короче рассказ свой поведу.
После силков, изготовил и сети для рыбы. Тут то восторгу их конца не было. А я их полюбил тогда! Да — надо было видеть, как умилялись они от вида такого чуда — столько веков прожили, не могли ни силков, ни сетей придумать! С каким восторгом приняли! Дети — наивные, терпеливые дети. Они никогда не воевали. Даже не знают — как это: воевать. На южный пределах, их иногда орки ловили, убивали, а они даже и не сопротивлялись…