Буря
Шрифт:
— Хорошо, — перебил его Потоцкий, — виновника мы отыщем; но отобрали ли вы у него хоть эти привилеи?
— К несчастью, мы не поспели этого сделать до приезда вашей ясновельможности.
— Предатели! Безумцы! Что вы наделали?! — схватил себя за жидкие волосы Потоцкий.
Кругом все замолчали. Не стало слышно ни криков, ни проклятий, ни хвастливых речей. Наступило какое–то зловещее, гнетущее затишье.
— Если пес увезет эти привилеи к хану, то наделает нам немало хлопот, — заметил первый Чарнецкий.
— Надо угасить огонь, пока он не возгорелся, — покачал Барабаш своею седою головой. — У Хмельницкого тысячи приятелей. Он хитер
— Присоединяюсь к мнению пана полковника, — поклонился смиренно Кречовский. — Я знаю их и вижу, что кругом затевается что–то недоброе.
— Но мы их всех успокоим! — крикнул резко и надменно Потоцкий. — Погоню за ними! Я их вытащу из этого проклятого гнезда! Пане подстароста! — повернулся он вдруг круто к Чаплинскому, который стоял растерянный, испуганный, ожидая ежеминутного появления Хмельницкого. — Пан возьмет с собою пятьсот моих жолнеров из коронных хоругвей и отправится в Сечь, с условием привезти мне собаку живым или мертвым. На сборы два дня!
Лицо Чаплинского покрылось сначала бураковым румянцем, а вслед за тем побледнело, как полотно.
— Но, ваша ясновельможность, — заговорил он жалобно и несмело, — подобное путешествие… при моем возрасте… в такую погоду… Притом Хмельницкий… Пан гетман знает, что Хмельницкий более всех зол на меня…
— Поэтому я и выбрал пана. Надеюсь, что ему будет более всех приятно поймать хлопа и укоротить ему и руки, и язык!
— О, всеконечно! — вскрикнул шумно Чаплинский. — Но как останется без меня староство… в такое тревожное время?.. Не лучше ль…
— Как ваш прямой начальник, я повелеваю вам немедленно исполнить приказ пана гетмана! — вспыхнул Конецпольский.
— Слушаю и с величайшею радостью готовлюсь исполнить панское повеление, — попробовал было отделаться еще раз Чаплинский, — но я просил бы вельможное панство обратить внимание на следующее обстоятельство: весь гнев Хмельницкого возгорелся из–за моей жены. Если в мое отсутствие мятежная шайка ворвется в город, несчастная женщина…
— Это еще что за наглость? — даже побагровел Потоцкий. — Тут дело идет о государственной опасности, а мы будем беречь украденную красавицу?
— Простите, я, конечно… Но жена всякому человеку…
— Да пан, видно, просто боится этого хлопа? — прервал его презрительно гетман.
— О, брунь боже! — вспыхнул Чаплинский. — Он бегает от меня, как мышь от кота.
И, поклонившись всем присутствующим, Чаплинский произнес с важностью:
— Все будет так, как желает вельможное панство.
Уже подстароста отъехал версты три от Бужина, а бессильное бешенство все еще не оставляло его.
«Ехать на Сечь в самую пасть к этому разъяренному зверю, благодарю за милость, вельможные паны! — бормотал он про себя, тяжело отдуваясь. — Да я бы позволил наплевать себе в рожу самой последней жидовке, если бы пожелал стать похожим на бабочку, летящую в огонь! Сто тысяч чертей вам в глотку! Если вы не жалеете меня, то и мне нечего беспокоиться о вас, хотя бы вас всех на одной осине Хмель перевешал! В Сечь — и пятьсот жолнеров! Гм… недурно! Да их там, этих бешеных разбойников, припадет по сто на душу! Пусть едут себе дураки, охотники до геройских побед, а мне мое собственное сало дороже всех лавровых венков! — горячился он все больше. — И это все за усердную службу? Только не так я глуп, чтобы удалось
Однако шум, испугавший пана подстаросту, не прекратился.
— Что там? — спросил Чаплинский кучера, замирая на месте.
— Три всадника гонятся за нами.
— Гони, гони, что есть духу! — побледнел, как полотно, Чаплинский.
Лошади подхватили, и сани понеслись стремглав по снежной равнине. От быстрой езды Чаплинского толкало и бросало из стороны в сторону, но он ничего не чувствовал, ухватившись за стенки саней; он только кричал обезумевшим голосом: «Гони! Гони! Гони!»
Между тем лошади, промчавшись таким бешеным карьером версты три, начали видимо ослабевать, а шум и крик сзади все продолжались; очевидно, всадники не отставали от них.
— Пане подстароста, — обернулся кучер, — вон машет руками, чтобы мы остановились…
— Гони, гони! Не обманет, ирод! — прохрипел Чаплинский, выпячивая от страха свои выпуклые глаза.
Лошади помчались снова… Однако теперь уже и подстароста видел, что такая бешеная скачка не может долго продолжаться. Они часто спотыкались и тяжело храпели, а крики всадника становились все явственнее и громче. Очевидно, расстояние уменьшалось.
— Pater noster! — забормотал подстароста белеющими губами. — Засада, засада! Это он дает знать своей шайке; что–то они теперь со мной сделают?.. Sanctus… sanctum… san… san… — но пан подстароста никак уже не мог вспомнить дальше слова молитвы. Казалось, все знания вылетели у него в одно мгновенье из головы, одно только стояло ясно: Хмельницкий — и смерть!..
Вдруг громкий возглас: «Тесть, тесть!» — долетел до его слуха. Чаплинский вздрогнул и прислушался.
— Тесть, тесть, остановись! — кричал охрипший, задыхающийся голос.
«Не обманывает ли дьявол?» — подумал про себя Чаплинский и нерешительно обернулся назад. Не в далеком расстоянии мчался за ним во весь карьер Комаровский в сопровождении двух слуг.
— Фу–ты, чтоб тебе попасть в самое пекло, — выругался сердито Чаплинский, облегченно вздыхая, — вырвался еще этот бык на мою голову! Что теперь делать с ним?
Лошади остановились. Комаровский подскакал к саням.
— Очумел ты, что ли, тесть? — заговорил он с трудом, задыхаясь от быстрой езды. — Кричу им, машу руками, а они еще скорей летят, сломя голову, словно за ними татарский загон по пятам спешит.
— Ни от кого мы не бежали, а тороплюсь я в Чигирин, — заметил степенно Чаплинский. — Ты слышал, верно, какой отдал мне гетман приказ?
— Затем я и догонял тебя! Возьми меня с собою… там уже удастся накрыть его.«Фу–ты, дьявольщина, час от часу не легче, — вскрикнул про себя Чаплинский, — вдобавок ко всему придется еще прятаться от этого бешеного быка!»
— Хорошо, — произнес он вслух, — собери только побольше своих челядинцев, дела будет много…
— Когда выступаешь?
— Завтра к вечеру.
— Я буду в этой поре в Чигирине.
Путники распрощались и поехали по противоположным направлениям.
— Что? Что случилось? — спросила с театральной тревогой и изумлением Марылька, когда растерянный и взбудораженный пан староста ввалился в свою светлицу.
— А то, моя богиня, что нам надо сейчас же паковаться и завтра чуть свет выезжать из Чигирина.