Буря
Шрифт:
Хто кохання в серці має…
Ох, ох, ох, ох!
Хто кохання в серці має!
И все подхватили дружно:
Ох, ох, ох, ох!
Хто кохання в серці має!
С каждым новым куплетом наддавала Настя больше и больше огня, с каждым куплетом
— Зверь–девка! Зверь! — приговаривал он шепотом. А другие еще подзадоривали. — Так ее, шельму! Так анафему!..
Настя только кричала и отбивалась.
— Гей, до танцев! Подковками! Жарь, музыка! — скомандовал кто–то.
Бандура зазвонила громко, козаки подхватили:
Коли б таки або сяк, або так,
Коли б таки запорозький козак…
А дивчата пели:
Коли б таки молодий, молодий,
Хоч по хаті б поводив, поводив!
Настя же, вырвавшись из объятий, додала еще:
Страх мені не хочеться
3 старим дідом морочиться!.. —
и закружилась, зацокала подковками.
Все понеслось за ней в бешеном танце; вздрагивали могучие плечи, сгибались и стройные и грузные станы, подбоченивались руки, вскидывались ноги, извивались змеями чуприны, разлетались чубы; и молодые, и старые головы, разгоряченные вином и задористою песней, в каком–то диком опьянении предавались безумному веселью, забывая все на свете, не помня даже самих себя, не сознавая, что через минуту может налететь лихо — и занемеет перед ним разгул, и превратится безмятежный хохот в тяжелый болезненный стон, в вопли… Но тем человек и счастлив, что не знает, не ведает грядущей минуты…
XLVI
Бешеный танец захватывал то одну, то другую пару и наконец увлек почти всех… Закружились, заметались чубатые головы, опьяненные бесшабашным, диким весельем, и среди гиков да криков не заметили нового посетителя, остановившегося у столба и залюбовавшегося картиной широкого, низового разгула. Вошедший гость был статен, красив и дышал молодою удалью; щегольской и богатый костюм его был мокрехонек; с темно–синих бархатных шаровар, с бахромы шалевого пояса, с золотом расшитых вылетов сбегала ручьями вода.
Наконец Чарнота, несясь присядкой, наткнулся на стоявшего приезжего и покатился кубарем.
— Какой там черт на дороге стоит? Повылезли буркалы, что ли?
— Дарма что упал! Почеши спину, да и валяй сызнова! — подбодрил упавшего витязь.
Взглянул козак на советчика, как обожженный схватился
— Богун! Побратыме любый!
— Он самый! — обнял его горячо гость.
— Богун! Богун прибыл к нам, братья! — замахал Чарнота рукой.
— Богун, Богун, братцы, Богун! — раздались в разных концах восторженные возгласы, и толпа, бросивши танцы, окружила прибывшего козака.
— И правда, он! Вот радость так радость! — потянулись к нему жилистые, железные руки и длинные, развевавшиеся усы.
— Здорово, Кнур! Всего доброго, Бугай! Как поживаешь, идол? — обнимал своих друзей, то по очереди, то разом двух–трех, Богун.
— Да откуда тебя принес сатана, голубе мой? — целовал его до засосу Сулима.
— Прямехонько из Днепра.
— Как из Днепра? — развел руками Сулима.
— У русалок в гостях был, что ли? — засмеялись запорожцы.
— Чуть–чуть было не попал к кралям на пир! — тряхнул витязь кудрявою чуприной.
— Да он взаправду как хлюща, — подбросил бандурист Богуну вверх вылеты и обдал холодными брызгами соседей.
— Глядите, братцы, да ведь он переплыл, верно, Днепр? — подошел к Богуну богатырь.
— Кривонос! Батько! — бросился к нему козак. — Вот счастье, что застал здесь наиславнейшее лыцарство!
— Дружище! Брат родной! — тряс его за плечи Кривонос. — Переплыл ведь, а?
— Да что же? Дождешься у вас паромщиков? Перепились и лежат, как кабаны! Насилу уже я их растолкал на этом берегу.
— Так, так! Чисто кабаны, — кивнул головой улыбающийся блаженно Сулима; пот струями катился по его лбу, щекам и усам, но он не обращал на него никакого внимания, не смахивал даже рукавом.
— Молодец, юнак! Настоящий завзятец! Шибайголова! Орел! — посыпались со всех сторон радостные, хвалебные эпитеты.
— Да, отчаянный… на штуки удалец! — со скрытою досадой подошел к Богуну и Тетеря.
— Вот с кем идти на турка! — крикнул козак по прозвищу Бабий.
— И к самому поведет — проведет! — подхватил Чарнота.
— Тобто к Яреме! — подчеркнул Кривонос.
— Орел не козак! Сокол наш ясный! И ведьму оседлает, не то что!.. Вот кого вождем взять, так, люди?! — загалдели кругом.
Тетеря прислушивался к этим возрастающим крикам и кусал себе губы. «Вот и верь этой безумной толпе, этой своевольной, капризной, дурноголовой дытыне, — проносилось в его возбужденном мозгу. — Кто за минуту был ей божком, тот свален под лаву, а другой уже сидит на покути в красном углу! Ей нужно или новых игрушек, как ребенку, или крепкой узды».
— Да будет вам, — отбивался между тем Богун от бесконечных объятий, — и ребра поломаете, и задушите. Хоть бы «михайлика» одного–другого поднесли оковитой, а то все насухо… Погреться бы след…
— Верно! После купанья теперь это самое впору! — поддержал своего друга Чарнота.
— И не догадались! — почесали иные затылки.
— Гей, шинкарь! — крикнул Кривонос.
— Тащи сюда всякие напитки и пои! — распорядился Сулима.
— Тащи, тяни! Я плачу! — завопил и Тетеря.
Через минуту Настя уже стояла с кувшином и кубком перед Богуном.