Буржуазный век
Шрифт:
Бесчисленное множество сельских работниц вообще обязаны служить своим телом всем без исключения работникам, и потому иногда отдаваться в одну ночь даже нескольким, как уже говорилось в первой главе.
Такова истинная сущность патриархальных деревенских нравов. И это неудивительно. Уровень образования мужика самый низкий, слово "культурность" в применении к нему звучит издевательством, и потому он беспрепятственно отдается во власть инстинкта.
Деревенская нетронутость нравов существует только в идеализирующей болтовне романистов вроде Б. Ауэрбаха, М. Шмидта и др. В среде буржуазии и дворянства добрачные половые сношения играют еще гораздо более видную роль, чем в средних и крестьянских слоях населения. Здесь если они и не бывают
Объясняется такое явление тем, что мужчина этих классов вступает в брак очень поздно. Жить, как того требует общественное положение, – безжалостный закон, царящий в их среде. А это возможно только при значительном жалованье. Чиновник и офицер должны сначала дослужиться до известного чина; врач, и адвокат – предварительно заручиться практикой; писатель и ученый – составить себе имя; купец должен иметь солидное и пользующееся известностью дело. Всего этого добиться можно не раньше тридцати или тридцати пяти лет. Молодые супруги, мужчины моложе тридцати лет, составляют поэтому исключение в этой среде. Необходимо напомнить здесь и о препятствиях, поставленных во многих странах браку офицеров. Офицер без средств не имеет права жениться на любой женщине, он должен представить "залог", другими словами, должен жениться на богатой, которая обеспечит ему жизнь, достойную занимаемого им положения. Ибо жить так, как того требует "принадлежность к сословию", – первый параграф офицерского кодекса.
Чем дороже жизнь, чем больше жажда роскоши, чем труднее жить сообразно занимаемому общественному положению, тем позднее, естественно, наступает момент, когда можно "содержать жену". Поскольку жизнь давно уже развивается именно в эту сторону, то не приходится констатировать оздоровления такого положения вещей, напротив, мужчины буржуазных классов вступают в брак все в более зрелом возрасте, и притом во всех странах. Положение становится все запутаннее ввиду того, что заработок мужчин в некоторых из указанных профессий вообще никогда не бывает достаточен для жизни сообразно общественному положению, так что приходится неизбежно брать жену с деньгами. За деньги, на которые женщина покупает себе мужа, она требует имени и чина, и притом хочет их иметь сейчас же и не желает ждать, пока муж добудет их.
Так, мужчинам этих слоев остается один только выход, а именно удовлетворять свои половые потребности в добрачном общении, преимущественно с проститутками, что, впрочем, у пролетариата редкость. Рабочий не имеет возможности покупать любовь, он должен ждать, когда получит ее в подарок.
Однако для мужчин имущих классов добрачные половые сношения лишь в исключительных случаях – неизбежное зло, обычно же, напротив, очень приятное состояние. Речь идет ведь о наслаждении, свободном от всяких обязательств. Ничто не мешает вступать в интимные отношения с несколькими женщинами подряд или даже одновременно, и эти отношения можно оборвать в тот самый день или час, когда они надоели или когда другая женщина покажется заманчивее. Отказаться от такого удобного положения раньше, чем того потребует настоятельная необходимость, или раньше, чем испита до дна чаша наслаждения, – противоречит логике мировоззрения, усматривающего в наслаждениях неприкосновенную классовую привилегию, тем более что брак по расчету, с которым приходится заранее считаться, не представляет в эротическом отношении ничего заманчивого.
Если добрачное половое общение в силу всего сказанного становится неотвратимым роком, то отношение к нему общественного мнения продолжает по-прежнему быть несправедливым. Правда, в среде пролетариата оно считается вполне естественным и не роняет человека в глазах его товарищей.
"Хотя общественное мнение заклеймляет – основательно ли или нет – как безнравственность уже самый факт добрачного полового общения, все же на основании одного только факта еще нельзя говорить о безнравственном образе жизни. Не подлежит сомнению, что современные жизненные условия – в особенности в большом городе – все более и более затрудняют возможность брака. В значительной части рабочего класса добрачные половые сношения очень распространены и не считаются предосудительными. Группа служащих, к которой принадлежит истица, зарабатывает себе средства к жизни при тех же тяжелых материальных условиях в городе, и потому добрачные сношения и в этой среде не могут считаться порочащими".
Но это только исключение!
В особенности церковь – там, где она еще представляет силу, – так же нетерпима, как прежде, если только не более нетерпима. Пусть на голову павшей невесты уже нельзя надеть, как прежде, венок из соломы вместо венка из флердоранжа, зато попы пытаются лишить ее по крайней мере права на этот символ девственности. Отвратительнее всего обнаруживается в данном случае нетерпимость протестантского духовенства. Приведем один лишь пример из огромного материала, иллюстрирующего эту нелепую форму нетерпимости и обогащаемого каждый день все новыми яркими случаями. В своем "Церковном вестнике" один мекленбургский пастор сообщает следующее о церковном 1907 годе:
"Сочетались браком 63 пары, среди них шесть невест в венке и семь без оного. Среди первых одна, оказалось, не имела права на венок. В прошлом году мы были опечалены четырьмя случаями незаконного присвоения себе венка... Очень грустно, что любовь к правде все более исчезает, и мы должны напомнить, что тот, кто обманом добивается права носить в день свадьбы венок, обманывает Бога и что Бог накажет тех, кто употребляет Его имя во зло".
Само собой понятно, что таких попов водят за нос поделом. Впрочем, католическая церковь в этом отношении менее нетерпима; в особенности в деревенских округах, где, как, например, в Верхней Баварии, Штирии, Тироле, Каринтии и т. д., само наследственное право часто заставляет откладывать на многие годы уже решенный той или другой парой брак. Обычно католические священники считаются с логикой подобного положения вещей. Разумеется, и среди них находятся такие, которые громят всеобщую безнравственность, в особенности безнравственность прислуги. Один католический писатель (Леуте) замечает:
“Если бы деревенская прислуга не имела постоянно дело с моралистами, не дающими ей прохода, то не ощущался бы в деревнях недостаток в прислуге. Так как этим людям и без того живется не очень сладко, то они, естественно, не хотят позволить попу испортить им и те несколько приятных минут, на которые они могут в жизни рассчитывать. Молитвами и исповедью не решишь вопроса о деревенской прислуге".
Пусть подобное объяснение ухода из деревни сельской прислуги весьма спорно, – во всяком случае здесь указана только одна из причин этого явления, – тем правильнее следующие замечания Леуте:
"Тем, кто проповедует против жажды наслаждения бедняков, нетрудно это делать. День-деньской сидят они на мягких креслах или у теплой печи, едят и пьют так, что стол сгибается под тяжестью яств и напитков, работают или бездельничают, смотря по желанию. Право же, боги должны прийти в восторг при виде того, как на кафедру взбирается упитанный патер, настолько толстый, что ему негде повернуться. В таких случаях все эти проповеди о жажде удовольствий и наслаждений – чистейшая ирония над жизнью, какая она есть".