Буйная Кура
Шрифт:
– Очень хорошо я его знаю. Один из наших лучших учеников. Знаете что, Ахмед, если это вы учили Ашрафа, то, значит, и другие ваши ребята должны быть не хуже. Как говорится в вашем народе, если больной сам выздоравливает, то и врачу легче. Вы должны мне помочь. Я мог бы записать несколько ваших ребят, а потом и увезти в Гори учиться?
Ахмед задумался, словно вспоминал всех мальчиков села, пересчитывал их про себя, соображал и прикидывал.
– Да, если согласятся родители, то человек шесть наберется таких, которые могли бы поехать.
– То есть вы хотите сказать, что найдутся родители, которые
– Подите поговорите с ними. Горе нашей нации в том, что нас все, кому не лень, били по голове, и мы сделались недоверчивыми. Это наше большое несчастье. Кроме того, разве вы не знаете наших молл?
– Они ведь тоже считаются просветителями народа...
– Конечно. Среди них есть и умные люди, но только не в нашем селе. Они просвещают на свой манер и не хотят, чтобы в селе оказался хотя бы один по-настоящему просвещенный человек. В прошлом году здесь была целая заваруха.
– Из-за чего?
– Да все из-за того же Ашрафа. Отец-то решился его отпустить, но молла Садых поднял такой шум!.. При всем честном народе назвал его нечестивцем, да и меня заодно обругал. Ты, говорит, виноват, что дети убегают от уроков моллы.
– Значит, в вашем селе есть духовная школа?
– Есть.
– Очень интересно. Неплохо было бы завтра туда наведаться.
– Не советую.
– Неужели боитесь?
Они настолько увлеклись разговором, что не слышали, как Иван Филиппыч рубил дрова, раздувал самовар и как он уже готовый самовар внес в комнату. Он подождал некоторое время, боясь нарушить оживленный разговор господ, но, видя, что разговор этот может не кончиться до утра, откашлялся и громко провозгласил:
– Алексей Осипович, пожалуйте чай пить, самовар на столе.
Алексей Осипович поспешно вынул из кармана часы на толстой серебряной цепочке, откинул, нажав на кнопку, крышку и покачал головой.
– Да, извините нас, Иван Филинпыч, заговорились.
– Так и ночь цройдет. А завтра снова в дорогу. Чаю допьем - и на покой. Успеем еще отдохнуть.
Уселись за стол, на котором кроме самовара Ахмед соорудил на скорую руку кое-какой ужин. В чашках задымился душистый чай.
– Народ еще не переехал на эйлаг?
– Пока нет, но не нынче-завтра двинутся.
– Значит, все люди пока в селе?
– Некоторые семьи переехали уже в лес, на хутора.
– Иван Филиппыч, ругайтесь не ругайтесь, но мы останемся здесь дня на два.
– Мне что? Сами же торопились в Тифлис.
– Торопился, а теперь передумал.
– Дело хозяйское, вам виднее.
– Да что же вы не садитесь с нами ужинать?
Иван Филиппыч не заставил просить себя дважды. Он шумно пододвинул табуретку к столу. Задымилась и его чашка. Он не ждал, пока чай остынет, не отхлебывал, обжигаясь, через край: половину чая он вылил в блюдце и, подняв его на растопыренных пальцах и шумно дуя, стал схлебывать горячий напиток. Прежде чем поднять блюдце к губам, он расправил усы, чтобы не мешались. Руку с блюдцем облокотил на стол. Одним словом, пил обстоятельно и с чувством. Только успел Иван Филиппыч схлебнуть первое блюдце и потянулся было опять за чаем, как в селе затрещали выстрелы и залаяли собаки.
Ахмед, как видно привыкший к подобным вещам, не повел и бровью, не отнял чашки ото рта. Успокоил он
– Не волнуйтесь. Наверно, гоняются за лисой или каким-нибудь другим зверем.
Однако выстрелы затрещали снова. Причем одни выстрелы трещали дальше, другие ближе, похоже было на перестрелку. Да и собаки лаяли все ожесточеннее.
– Не грабят ли чей-нибудь дом?
– Ахмед оставил наконец чай и потянулся к ружью. Вышли на веранду и стали прислушиваться.
Шум доносился с нижней части села и заметно перемещался к берегу Куры. Снова временами трещали выстрелы. Вдруг ярко вспыхнуло пламя, загорелись скирды сена. Они пылали дружно и бесшумно в тихой безветренной темноте. Слышались также ржанье коней, топот подков, непонятные крики.
– Что же случилось?
– встревожено спросил Алексей Осипович.
– Скирды горят.
– Это и я вижу, но чьи скирды, почему горят?
– Похоже, что это у Джахандар-аги. Да и выстрелы слышались оттуда.
– Воры не стали бы зажигать сено, зачем?
– Не похоже на воров. Тут пахнет кровной местью, враждой. У нас, как вы знаете, это не в диковинку.
4
Джахандар-ага укладывался спать, когда окно засветилось ярко-красным отсветом близкого пожара, а вбежавший слуга подтвердил, что кто-то поджег стог сена.
Джахандар-ага мгновенно потушил лампу. К дверям он не бросился. Он хорошо знал, что враги в таких случаях ждут, затаившись в темноте, когда кто-нибудь выскочит из дома на освещенное место.
Схватив винтовку, Джахандар-ага выскользнул в окно на противоположную пожару сторону дома. Вдоль забора из колючек прокрался к навесу, спрятался за столбом. Прислушавшись к лаю собак, соображая, на каком расстоянии могут находиться нарушители ночного спокойствия, он поднял винтовку и выстрелил в темноту. Тотчас темнота осветилась красноватой вспышкой и звуком выстрела. Джахандар-ага хотел пальнуть еще, но собачий лай начал быстро перемещаться в сторону реки: неведомый враг бежал.
– Не пускайте его, отрезайте его от берега!
– крикнул Джахандар-ага.
Слуги, схватывая на ходу что попало под руку, бросились со двора. Таптыг вскочил на коня и поскакал вслед за ними.
Собаки гнали сначала, заворачивая как будто к середине села, потом повернули обратно к горящему стогу. Как видно, они окружили беглеца, и тот метался в растерянности. Джахандар-ага даже надеялся, не выгонят ли псы врага на освещенное пожаром место, и приготовился выстрелить, но чужой конь фыркнул в темноте и, бешено прянув, прорвался через кольцо собак и ускакал к берегу Куры на этот раз безвозвратно.
Джахандар-ага выстрелил еще два раза в предполагаемом направлении погони, но стрелять было опасно: слуги теперь были там же и можно убить своего. Таптыг, может быть, успел даже обскакать того человека и оказаться между ним и Курой.
По поведению своих собак Джахандар-ага видел всю картину погони, как днем. Вот собаки резко остановились перед обрывом, и в воду что-то тяжело шлепнулось. То ли незваный гость утонет, то ли ему удастся переплыть ночную реку. Вскоре шум утих. Джахандар-ага опустил винтовку и тяжелыми шагами проскрипел по ступенькам лестницы, вошел в дом. Он не взглянул на Мелек, притаившуюся на веранде и тревожно следившую за происходящим. Бросив винтовку на тахту, Джахандар-ага позвал ее: